В Университете Алламе Табатабаи я уделяла очень много времени сравнению Флобера, Остин и Джеймса и идеологической литературы – «Матери» Горького, «Тихого Дона» Шолохова и литературы так называемого «иранского реализма». Отрывок в начале этой главы, процитированный Набоковым в его «Лекциях по русской литературе», порядком развеселил моих студентов на лекции в Университете Алламе. Что происходит, спросила я их, когда мы лишаем героев даже намека на индивидуальность? Кто более человечен – Эмма Бовари или Ольга с ее ясными голубыми глазами?

Однажды после занятий Нахви проводил меня до кабинета. Он пытался втолковать мне, что Остин не просто антимусульманская писательница, она виновна и в другом грехе – она писательница колониальная. Я удивилась, услышав такие речи из уст того, кто до сих пор по большей части лишь цитировал Коран, причем неправильно. Нахви заявил, что в «Мэнсфилд-парке» одобряется рабство, и даже на Западе люди поняли, что рабство – это нехорошо. Я оторопела: я-то была почти уверена, что «Мэнсфилд-парк» Нахви не читал.

Лишь потом, поехав в США, я поняла, откуда Нахви нахватался таких идей – из книги Эдварда Саида «Культура и империализм». Я купила эту книгу, и мне показалось забавным, что мусульманский фундаменталист цитировал Саида, выступая против Остин. Меня также забавляло, что самые жесткие иранские реакционеры идентифицировали себя с трудами и теориями, которые на Западе считались революционными, и брали их на вооружение.

Нахви проследовал за мной до самого моего кабинета, рассыпаясь в перлах мудрости. Он редко высказывался в классе и обычно молчал с невозмутимым и отстраненным выражением лица; всем своим видом он показывал, что делает нам одолжение, согласившись присутствовать на лекции. Нахви был одним из немногих студентов, в ком я так и не смогла отыскать ничего хорошего. Была бы я Элизой Беннет, назвала бы его «неблагоразумным человеком». Однажды после особенно изнурительного спора я сказала ему – Нахви, хочу напомнить вам кое о чем: я не сравниваю вас с Элизабет Беннет. В вас нет ни капли от нее, будьте покойны; вы как мышь и человек, ничего общего. Но помните, как Элизабет одержима Дарси, как она постоянно пытается выискать в нем изъян и каждого нового знакомого подвергает почти что перекрестному допросу, чтобы подтвердить свое нелицеприятное о нем мнение? Помните, как она относится к Уикхему? Ее симпатия к нему – не следствие искренних чувств, а следствие антипатии к Дарси. А теперь посмотрите, как вы говорите о странах, которые называете коллективным «Западом». Вы не смеете говорить о Западе без эпитетов – он у вас всегда упаднический, прогнивший, порочный, империалистический. Будьте осторожны, помните, чем это кончилось для Элизабет!