Да так всю охоту преподавать поэзию отбить можно, сказала я, заразившись шутливым настроением девочек.

– Отныне включайте в программу только мрачные стихи вроде «Чайльд-Гарольда» или «Поэмы о старом моряке»[100], – предложила Махшид.

В этот раз Митра решила, что требуются более радикальные меры, иначе ситуация может выйти из-под контроля. Посоветовавшись с друзьями, она пришла к выводу, что прямой отказ в случае со столь влиятельным человеком, как Нахви, может навлечь на нее неприятности. Лучше солгать ему, но убедительно, что поставит его в невозможное положение.

Когда их пути в очередной раз пересеклись, Митра набралась храбрости и положила конец ухаживаниям Нахви. Краснея и запинаясь, она сообщила, что стеснялась раскрыть истинную причину своего отказа – она была помолвлена и должна была выйти замуж за дальнего родственника. У того была влиятельная и очень традиционная семья, и она боялась их реакции, случись им узнать о признаниях Нахви. Юноша на долю секунды замялся, словно прирос к земле, потом отвернулся без лишних слов и оставил Митру, все еще слегка дрожавшую от волнения, посреди широкой улицы.

10

10

В последний Новый год перед отъездом госпожи Резван из Тегерана она купила мне три маленьких заколки. Такими заколками многие женщины крепили платки, чтобы те не соскальзывали. Я так и не научилась нормально носить платок. Это был наш с Резван ритуал: перед публичными выступлениями или лекциями она проверяла, не сполз ли мой платок и хорошо ли держится на месте. Она сказала: дорогая моя Нафиси, жаль, что на память обо мне тебе останется такой подарок, но я за тебя тревожусь. Обещай, что будешь носить эти заколки, когда я уеду. Хочу, чтобы к моему возвращению ты все еще была здесь.

Госпожа Резван готовилась ехать в Канаду. Наконец, спустя годы труда, она получила заветную стипендию и поступала в аспирантуру. Она мечтала об этом много лет, но сейчас, когда момент наконец настал, от тревоги не могла им насладиться. Она постоянно нервничала, боялась, что у нее ничего не получится, переживала, что не готова взять на себя такую задачу. Я же радовалась, что она уезжала: радовалась и за нее, и за себя. Ее отъезд почти принес облегчение.

Резван казалась мне чересчур амбициозной; я чувствовала, что она использует меня и подобных мне людей для достижения своих целей. Потом я узнала, что амбициями все не ограничивалось. Она не просто стремилась продвинуться и стать завкафедрой, хотя об этом тоже думала. Ей хотелось стать видным персонажем в мире литературы, однако ей не хватало таланта, а тяга к власти и контролю порой превосходила и даже противоречила любви к литературе. Она вызывала у меня очень неоднозначные чувства. Я всегда понимала, что она недоговаривает, что вот-вот да скажет о себе что-то важное, что откроет мне ее истинную суть. Возможно, мне надо было расспросить ее, проявить любопытство. Возможно, если бы я не придавала такого значения ее вмешательству в мою жизнь и требованиям, я бы больше увидела.