То был последний раз, когда я с ней разговаривала; вскоре она совсем заболела и уже не могла говорить по телефону. А я постоянно думала о ней, и эти мысли почти превратились в одержимость. Как несправедлива жизнь, думала я; Резван была так близка к цели, и тут рак. Я не хотела говорить с ней и напоминать, что мне снова повезло больше – мне пожаловали дополнительное время на этой Земле, а у нее его несправедливо отняли.

Вскоре после нашего последнего разговора она умерла. Но продолжала вмешиваться в мою жизнь, только теперь уже по-другому. Я иногда воскрешаю и воссоздаю ее в своем воображении. Пытаюсь осмыслить невысказанные чувства и эмоции, повисшие между нами. Она идет мне навстречу в дрожащем свете керосиновой лампы, как в нашу первую встречу, лукаво смотрит на меня искоса и проходит мимо, оставляя меня наедине со своими сомнениями и сожалениями.

11

11

Весной 1996 года, в начале марта, я впервые заметила преображение Нассрин. Однажды она пришла на занятия, одетая иначе – на ней не было ее обычной накидки и платка. Махшид и Ясси носили платки разных цветов и снимали их сразу, перешагнув порог квартиры. Но Нассрин всегда одевалась одинаково и позволяла себе разнообразить лишь цвет накидки: та была или темно-синей, или черной, или темно-коричневой.

В тот день она пришла позже обычного и как ни в чем ни бывало сняла пальто. Под ним обнаружилась светло-голубая рубашка, темно-синий жакет и джинсы. Свои мягкие черные волосы она заплела в косу и перекинула ее на сторону, взмахнув головой. Манна и Ясси переглянулись, а Азин сделала ей комплимент и сказала, что она хорошо выглядит; наверно, поменяла прическу. Ясси насмешливо произнесла: ты выглядишь такой… такой бесстрашной! Ты выглядишь божественно. К концу занятия мне уже казалось, что Нассрин так одевалась всегда; я не могла представить другую Нассрин.

Когда она ходила в чадре или платке, ее походка была гордой; она двигалась так же, как делала все остальное – с легкой нервозностью, но уверенно. Теперь, без платка, она сутулилась, словно пыталась что-то скрыть. На середине обсуждения героинь Остин я поняла, что она скрывала. Чадра маскировала ее пышную сексуальную фигуру. Мне пришлось сдерживаться, чтобы не приказать ей опустить руки и перестать прикрывать грудь. Теперь, когда на ней не было чадры, я поняла, что та была для нее предлогом скрыть то, от чего она пыталась откреститься, прежде всего потому, что искренне недоумевала, что с этим делать. Походка ее стала неуклюжей, как у малыша, делающего первые шаги, как будто она в любой момент могла упасть.