Он отпустил меня и подхватил мой стакан, осушив его одним махом. Потом швырнул о стену, разбивая вдребезги, сел на пол и спрятал перекошенное лицо в ладонях.

– Эге, Роб! – воскликнул я, опускаясь перед ним на колени и пытаясь встряхнуть. – Тебе и впрямь нельзя пить, ты же бредишь, парень! Если ты допьешься до горячки, Тим побьет и меня, а мне совсем не хочется сражаться с Питерсом.

Харли вдруг разрыдался, уткнувшись в мое плечо.

Я растерялся, не зная толком, как себя вести; я почему-то до сих пор не задумывался над тем, как следует гасить истерики гомосексуалов, знаком был с истерикой женской, с истерикой мужской, но вот промежуточный вариант как-то пропустил. Харли била мелкая противная дрожь, он задыхался от всхлипов, метался и колотил кулаком мне в плечо. Я обнял его, неловко гладя по спине, решившись, зашептал какой-то ничего не значащий вздор, точно баюкал маленького ребенка, а он, сорвавшись, все не мог успокоиться, но, наконец, выплакал весь свой хмель, выплеснул все напряжение, все тайное подспудное страдание и, опустошенный, затих в моих объятьях. Только тогда я его отпустил и сел рядом, крепко держа за руку. Пальцы художника были влажные и все еще дрожали.

– Не бойся, Роб, я присмотрю за ним, обещаю.

– Хороший ты парень, Джеймс, – прошептал измученный Харли, опуская голову мне на плечо. – Правда, хороший. Какого хуя ты влез во все это? Хотя кто тебя спрашивал, да? Ты ведь два года в этой уродской игре…

– О чем ты, Роб?

– Да так. Думаешь, я из-за Тома сорвался? Ну, тогда, с героином? Нет, мой зайка, мне на Тома плевать, Том получил по заслугам. Да и Соф, если подумать, тоже… Но я вложил в нее столько души, столько себя вложил, Патерсон, у меня до сих пор словно вакуум внутри. Курт ведь не сразу заметил, да куда там, в дискотечном угаре, а я это увидел, правда, я же ее рисовал! Соф была очень похожа на Сандру, просто клон, реинкарнация. Такая же стерва и шлюха. Думаешь, я любил Софи?

– Нет, Роб, не думаю. Но если речь о любви… Расскажи мне о своем принце. Кто он?

– Зачем тебе, Джеймс? – против воли он улыбнулся, нежно, с затаенной горечью. – Это такая грустная сказка… Печаль залила королевство, и пропахший полынью ветер несет песнь о счастье, схороненном заживо. Настоящая готика, и Шекспир отдыхает! Принц живет в заколдованном замке, и его сторожит дракон. Жизнь идет, принц чахнет и умирает от горя, а дракон требует новых жертв, новых подношений… предательств…

– И ты предаешь, да, Роберт?

Он судорожно втянул в себя воздух и отчаянно кивнул:

– Предаю, да, Джеймс. У каждого ведь свои серебряники.