– И что пишут?

– А, да как обычно. Чихвостят нас на все лады. Но ты теряешь популярность, милый. Что, Эдвардс подпалил пару хвостов? Поутихли, саранча бумажная. Красивую версию сработали, гады, мол, погибла художница во цвете лет, а влюбленный в нее писатель пошел да и утопился с горя. Каково? Слезу прошибает! Книга Коннерта с иллюстрациями Даньер разошлась в считанные дни, а нам ни фунта за раскрутку!

– Давай без пошлых шуток.

– Нет, ну где справедливость, Патерсон? Ну, ты ж свидетель: сам спрашивает, а потом ругается. Я тут истосковался без общения: костюм дерьмо, ни тусы, ни мальчиков! Ждал вас как спасителей, а он… Э! – Харли махнул рукой; в его исполнении простой жест сделался вдруг скабрезным до отвращения. – Знаешь, друг мой, когда ты становишься плохим, это очень страшно. Но когда ты пытаешься быть хорошим, я заикаюсь от ужаса.

Курт не выдержал и расхохотался, вновь обнимая Роба.

Тот облапил милорда обеими руками, явно борясь с желанием ущипнуть Мак-Феникса за ягодицу. Потом изрек, привычно растягивая гласные:

– Все-таки вы оба приидуурки бестолкооовые! Ой, Тимчик! – это уже Питерсу, вошедшему с подносом. – Миленький, да что же ты с чайком-то? Нам бы водочки!

Тим только глянул, молча, исподлобья, и Харли разом присмирел:

– О, да, мой молчаливый Цербер, я все понял. Будем дружно глотать чаек. Творит из меня трезвенника, бедолага, по своему образу и подобию. Просто режет по живому! И вот скажите, на хуя мне этот концлагерь?!

– Может, отправим его в камеру, Тим? На перевоспитание?

Питерс закивал с энтузиазмом, всем видом показывая, как надоел ему Харли со своим нытьем.

– А вдруг ему понравится, Курт? – Внес я свою лепту в воспитательный процесс. – Кругом брутальные мужики…

– Грязные вонючие козлы! – Отрезал Харли. – И обстановка неромантичная. Курт, ты знаешь, куда меня отправить. Пожалуйста, Курт, я быстро, сгоняю туда и обратно.

– Быстро – это на недельку? Потерпи пару дней. Мы отчалим, и стартуй свою партию.

– Постараюсь продержаться. Мне как-то страшно от наших игр. Вот теперь, после всего, что видел и сделал, страшно.

Я слушал их очень внимательно, с оттенком изумления. И в то же время с пониманием. Значит, все-таки шла своя игра, та самая, заветная, в одном из актов которой мне была уготована главная роль. Знать бы, что за роль, и сыграл бы ее хорошо, а так… Самому страшно, мистер Харли, да только меня, в отличие от вас, не спрашивают.

Потрепавшись еще немного и напившись чаю с сэндвичами, мы разошлись по спальням. На прикроватной тумбочке меня ждал очередной старинный фолиант. Я прочел название и покачал головой, тщась проникнуть со своим анализом в душу Тима Питерса, лакея и охранника.