Я обещал.

Я ни разу не упомянул имен Сандры Тайлер и Габи.

Я ни разу не упрекнул невесту за забывчивость.

Есть вещи, о которых лучше не вспоминать, о которых лучше не говорить и не думать.

Я просто сидел на письменном столе Мак-Феникса и говорил с девушкой, у которой он когда-то увел любимую, ее свет, ее источник вдохновения, оставив взамен лишь отчаяние и склонность к суициду. Я говорил с девушкой, которую еще любил, в кабинете человека, которого почти любил, и отдавал себе отчет в том, что между мной и Куртом ничего и никогда не будет, потому что второй такой потери, второй такой измены Мериен не переживет.

Есть поступки, которых лучше не совершать.

Есть порог, за который лучше не перешагивать.

Наконец море притихло, яхта Курта вошла в залив и был назначен день отплытия.

Последний вечер в Стоун-хаусе врезался в мою память так ярко и четко, что остается только удивляться капризам памяти, ведь не было не только значимых событий, даже значимых слов или жестов, не было ничего такого, чему разум по прошествии многих лет придает новый загадочный смысл, искусственным образом якобы предвосхищая грядущие беды или счастливый финал. Мы просто сидели у камина, пили виски и разговаривали о литературе. Курт, я и Роберт курили и спорили о какой-то нудной книжке, с горя и скуки прочитанной Робом. Тим молча листал журнал.

Надо сказать, что Харли в тот же вечер, во время моего телефонного разговора, бухнулся в ноги Курту, покаянно признаваясь во всем, но Мак-Феникс лишь обнял его, похлопал по спине и прошел к себе в комнату. И больше мы этот вопрос не поднимали, хотя втык от Тима Харли все же получил. За пьянство.

Книга, собственно, и была о пьянстве и прочих вредных привычках, много говорилось в ней о любимых с детства литературных героях, о пьянстве Атоса, о наркомании Холмса, о тяге к курению, к женщинам или мужчинам, о тех стереотипах поведения, какие закладывали в трепетные детские души те или иные произведения.

Роберт разглагольствовал много и красноречиво, убеждая всех желающих слушать, что его извратили книги Уайльда, с его намеками и изысканными оборотами, шокирующими сравнениями и моралью, глубоко запрятанной в аморальных действиях, что они разбудили в нем воображение, желание творить, делая Безила Холлуорда кумиром и образцом для подражания. Любовь Безила к Дориану, ораторствовал Роб, не нашедшая порнографического выхода в викторианских строчках, вызывала в нем томление столь великое, что он никак не мог закончить портрет реального натурщика, весьма обаятельного юноши, в отличие от Дориана, позировавшего обнаженным. Искушение что-то поправить, локоны или складки плаща, или запретный плод в руке было непреодолимо, Роб злился, раздражался и грубил, пока искушенный натурщик не взял дело (тело?) в опытные руки.