Впрочем, как любит повторять психиатр, между ними масса различий. Потому что пациент – не безумец, он душевнобольной. А вот лечащий врач – безумец. И почувствуйте, пожалуйста, разницу.

Он чувствует разницу. Все вообще не так, как хотелось бы, но сделанного не вернешь, особенно если сделано не тобой и из рук вон плохо. Поздно убивать лучшего друга, поздно промывать его бестолковый мозг, для всего – слишком поздно, но так, пожалуй, даже лучше. Проще. И не надо думать, как было бы, если… и что одна не больная душа и один здравый ум на двоих, – не так уж и мало.

Он все-таки задирает голову, чуть поворачивается назад и тотчас слепнет, и слезы брызжут, и перехватывает дыхание, но взглядом он успевает зацепить фигуру на вантах. И улыбается сквозь боль, тщась погасить жидкое пламя под веками. Минута, другая, его отпускает и удается приоткрыть один глаз, проверяя компас.

Он держит курс на Оркнейские острова, где можно будет ступить на твердую землю перед последним серьезным рывком к фьордам Скандинавского полуострова.

***

Эта упоительная прогулка по штормовому Северному морю оказалась чрезвычайно важна для нас обоих. Я не возражал бы даже против «кругосветки» вокруг Альбиона, с выходом в открытый океан да и против кругосветки вообще, но странный отпуск милорда был короток для подобных забав, а он мечтал о Швейцарии.

Все время дул пронизывающий осенний ветер, было холодно, почти всегда штормило так, что заливало палубу, но я освоился, от морской болезни перестал страдать на третий день, к концу недели запросто карабкался по вантам в любую погоду.

Паруса и дальние странствия были болезнью недолгого счастливого детства, я читал книжки Жюля Верна и мечтал об островах, о неизведанных уголках земли; я сотни раз продумывал, как убегу из дома и спрячусь в трюме, а потом посреди океана вылезу на палубу, и меня, конечно же, возьмут юнгой, ибо такую тягу к морю надо поощрять. Я мечтал стать моряком, пока…

Пока в моем сердце и моей голове не поселился туман, и дальнейшая жизнь прошла в неравной борьбе. Долгие годы битвы один на один, битвы без победителя, с переменным успехом.

Жизнь, прожитая впустую, без моря, без парусов.

И вот теперь я иду на бриге по Северному морю, и Курт властной рукой отстранил рулевого; ему чертовски идет фуражка, и подаренная мной трубка, которую он так и не научился курить, а держит в зубах для понта и колорита. Черт возьми, ему очень идет штурвал, и палуба, в которую он врос, широко расставив ноги, и бурное море вокруг; когда я ловлю его взгляд, полный сдерживаемого, но бесконечного счастья, мне хочется смеяться и думать, что с ним можно плыть хоть на край света. А когда мы сходим на берег, нас шатает как пьяных матросов и земля все время уходит из-под ног, такая непрочная земная твердь, норовистая лошадка, и тянет поскорее вернуться на палубу, где все просто и понятно, и не хочется ничего усложнять.