Курт заговорил о своих любимых книгах, оказавших на него влияние, но мы с Харли зашикали, что Пифагор может надеть свои штаны на голову, и дружно перешли на Шекспира. Особенно интересна была нам проблема шекспировских поединков, очень уж много говорили герои, орудуя шпагами. «Так и в постели не всякий раз поговоришь, не то что во время драки насмерть!» – тыча обличающим перстом в Тима Питерса, ораторствовал Харли.

Обсосав косточки старику Шекспиру, мы оставили литературную ниву и перешли к парусам, морякам, штормам, выпили за семь футов под килем, за попутные ветра и прочие прелести походной жизни, потрепались о путешествиях и путешественниках, слегка затронули эпоху великих географических открытий и к трем часам ночи разбрелись, наконец, по спальням.

А наутро мы с Мак-Фениксом погрузились в шлюпку, и взревел мотор, и я мимолетно удивился, что Харли не пошел нас провожать, и Тим Питерс стоял на берегу, закрывая лицо капюшоном – от ветра. Я был накачан порошками от морской болезни, но все равно желудок подскакивал куда-то к горлу и обратно, пока наше суденышко карабкалось с волны на волну.

Мотор нашей лодки не всегда погружался в воду, но мы упорно двигались от берега, пользуясь отливом, все ближе и ближе к роскошной красавице-яхте с зарифленными парусами; и я, наконец, смог разглядеть ее название.

Белокрылый бриг Мак-Феникса назывался «Александра».

***

Море… Море мечется и ревет, и выгибает спину, подкидывая бриг точно игрушку на ладони. Холодно, и ветрено, и сыро от взлетающих соленых брызг, окатывающих палубу от бушприта до кормы, но впервые за неделю солнечно настолько, что он мечтает об очках. Глаза болят, вот странно, светобоязнь отпустила, но солнце, отражаясь от воды, почти слепит, и что-то режет, мешая смотреть, и слезы текут от ветра, если повернуть голову.

Он не поворачивает головы, хотя искушение велико. Он просто смотрит вперед, сжимая мерзлыми пальцами штурвал, подставляет ветру широкую спину, и тот треплет длинные волосы, точно знамя.

По Северному морю, вдоль побережья, сквозь бури и холод, и дожди; сентябрь ожидаемо беспокойный, какой-то яростный, пронзительный сентябрь, но неожиданно спокойно на душе, хотя только маньяк или безумец решится путешествовать под парусами в такую погоду.

Что ж, скрывать тут нечего, и стыдиться тут нечего. Он и есть маньяк. Так говорит психиатр, и он склонен ему верить.

Где-то там, наверху, вцепился в мачту его лечащий врач и пытается вместе с командой взять рифы. Психиатр подобрался под стать пациенту, такой же безумец и маньяк.