Мне было трудно восстановить контроль над рассудком после этого разговора. Мое сумбурное признание Мериен потребовало самого сурового разбора, я привел множество доводов против этой теории, я доказал самому себе, что не влюблен, что ошибся в выводах, что просто помогаю Слайту и на самом деле мне все равно, как раньше.
Беда была в том, что как раньше – не складывалось. Потому что раньше Курт был просто бездельником, одуревшим со скуки, забавы ради играющим людскими жизнями, но вдруг в единый миг сделался таинственным супергероем, агентом с лицензией на убийство, я понимал, что это бред, что ничего не изменилось, и забавы остались, но цель этих игр почти оправдывала их беспринципность.
Теперь «Тристан» сделался самым желанным местом на планете, пределом моих мечтаний, у меня перехватывало дыхание, когда я думал, чем буду заниматься, над чем уже несколько месяцев мог трудиться, и то, что Курт, как учредитель, имел в «Тристане» неограниченную власть, уже не пугало, я хотел работать вместе с ним. В мышеловке лежал слишком соблазнительный, слишком большой кусок сыра, чтобы пугаться сидящего рядом кота.
Ах, Мериен, Мериен. Что ты сделала со мной, во что ты меня втолкнула? Знала ли ты, моя прекрасная Мериен, что своей любовью к Альберте, своим новым счастьем подписала мне некий карт-бланш? Заверила мою вольную и отдала мою душу на поругание демону?
Как ни сражался я с моей любовью, как ни уверял себя, будто все остается на своих местах, я ощущал себя свободным. Свободным не от тебя, Мериен, но свободным от прежних клятв и прежних решений, связанных с нежеланием причинять тебе боль.
Я ходил кругами по комнате и думал, что она права. Я не должен говорить это Курту, ни в коем случае, не признаваться ему, я не должен был говорить о своей любви даже Мериен Страйт. Слишком опасно, слишком неправильно. Слишком ярок был в памяти пример Нелли Томпсон.
Да, Курт сказал, что все не так, что я не должен сравнивать, но я не мог, настолько завладел мной страх, что и меня однажды, как несчастную Нелли, он вышвырнет из своей жизни на обочину скоростного шоссе. Что изменит моя любовь? Кому она, в конце концов, нужна?
Только не Курту Мак-Фениксу.
Как может один человек запретить другому себя любить?
Между делом, в шутливом дружеском разговоре?
«Не вздумай в меня влюбиться, Патерсон, проблемы нам ни к чему. А влюбишься, – хорошенько подумай, прежде чем признаваться».
Давно это было, хотя, если подумать, четыре месяца – совсем не срок, пролетают, как реактивный самолет, и только отзвук в небе да инверсионный след – намеком на его присутствие в твоей реальности.