– Ты так сильно его любишь, мой хороший?

– Я не знаю. Но это очень болезненное чувство, такое, будто сердце вынули из груди, разрезали на две половинки, а потом склеили, неправильно и намертво. И так я живу, Мери, и ничего мне с этим не сделать. Сердце вроде есть, и все в порядке, а ноет, ноет, все стремится вернуть свою правильность, и ничего не выходит. Видимо, нужно все вскрывать и вновь выворачиваться наизнанку. Резать сердце и клеить заново.

– Как сложно ты воспринимаешь любовь, душа моя!

Я рассказал ей обо всем. О том, что сделал со мной Курт, о том, каких усилий мне стоило остаться рядом с ним, о том, что я его подозревал, совсем как Мери. Она снова плакала, прижавшись к моему плечу, и жалела меня, и ругала, и целовала мое лицо. Она была единственным человеком в мире, кому я прощал даже жалость. Пусть только попробует, – шептала она, – чурбан бесчувственный, извращенец, пусть только попробует тебя не полюбить! Да разве же можно не любить тебя, Джеймс, кем же надо быть, чтобы не любить тебя?

Куртом Мак-Фениксом, моя Мери, одним-единственным человеком, на котором неожиданно сошлась вся Вселенная.

Я рассказал ей и о последней нашей ссоре. Она хохотала и благодарила меня, она ликовала, что я так за нее отомстил, но тотчас начинала ругать меня, и обзывать себя последней сволочью за то, что смеет радоваться моему горю, моему разрыву с любимым.

– Ты идиот, Джеймс Патерсон! Придурок и есть.

– Мери, но послушай…

– Это ты меня послушай. Я понимаю, что ты меня защищаешь, я люблю тебя за это, но каждой реплике должно быть свое место. И в данном случае ты путаешь две пьесы. Ты его любишь, он тянется к тебе, какого черта! Ведь именно это его так задело, твое дурацкое признание, твой ненужный пафос, мол, никогда не променяю, ни за что! Зачем лгать, Джеймс? Ведь, по сути, ты уже променял, просто пытаешься быть честным, пытаешься быть джентльменом, и, поверь, я это ценю. Только кем буду я, какой стервой, если развалю твое счастье, как когда-то развалила счастье Сандры? Притом, что так мало смогу теперь дать взамен?

Эйфория прошла, животная радость утихла, и теперь она боялась, я это чувствовал. Я столько времени провел рядом с Куртом, но Мериен по-прежнему знала и понимала его лучше, чем я:

– Джеймс, почему ты здесь, со мной? Ну почему ты сразу не сказал мне? Мы посидели бы в кафе, поговорили, и я бы улетела. Ты снова нас подставил, родной, ты хоть понимаешь это? Открыл все счета. И получим мы по полной программе согласно девизу Шотландии!

Nemo me impune lacessit! Никто меня не тронет безнаказанно.