– Полагаю, что да. Так будет лучше, Джеймс, правильней. Не стоит жертвовать своим счастьем ни тебе, ни мне. Я люблю тебя, Джеймс!

– И я люблю тебя, Мериен.

Мы обнялись и поцеловались прямо в аэропорту, к вящей радости дежуривших там репортеров. И когда Мери, оторвавшись от моих губ, торопливо предъявила билет и побежала на посадку, сердце мое рвалось от острой боли, точно я терял ее навсегда.

В понедельник, едва войдя в клуб, я отправился искать Мак-Феникса. Стоило объясниться сразу, на душе было неспокойно: вечером я пытался дозвониться ему, но он не отвечал по мобильному, и в квартире на Беркли-стрит никто не подходил к телефону.

Курт прошел мимо меня, занятый разговором с Питером Делви, ценителем и знатоком теории вероятности, и холодно кивнул на мое приветствие:

– Добрый день, доктор Патерсон.

И вот тут меня накрыло с головой.

Если раньше мне казалось, что между нами была стена, я ошибался. Стена, настоящая, крепостная, выросла между нами теперь, стена врожденного холодного презрения высшего класса, привычное одиночество королей, равнодушно-вежливая маска, передаваемая из поколения в поколение на протяжении многих веков на генетическом уровне. Мак-Феникс выставил последний щит. И этот щит ставил крест даже на дружбе.

Но я не хотел сдаваться просто так, я должен был с ним поговорить. Я был уверен, что смогу все объяснить, что мне есть, чем его задобрить. Я должен был попытаться, руководствуясь его же жизненным принципом, озвученным в минуту откровенности: «Сдавшийся всегда неправ!»

Улучив минуту, когда разговор с Делви сошел на нет и Курт двинулся по направлению к кабинету, я пошел следом.

– Курт, мы может поговорить?

Он не ответил, хотя и не сделал попытки захлопнуть дверь перед моим носом: подобный ход унижал его достоинство.

– У меня много дел, доктор Патерсон, постарайтесь уложиться в две минуты, – сказал он, сев за стол и поглядывая на меня с вежливым равнодушием поверх каких-то бумаг.

– Курт, я должен тебе кое-что объяснить…

– Вы уверены, доктор, что меня это интересует?

Ему было неинтересно, я чувствовал. Я даже не подозревал, что вспыльчивый, темпераментный лорд может настолько плотно закрыться светскостью высшего общества, этой лицемерной благожелательностью, прикрывавшей пустоту подобно персидскому ковру на стене поверх замызганных обоев.

– Зачем ты так, Курт? – устало и обреченно спросил я. – Ты ведь ничего не знаешь.

– Я знаю достаточно.

– Курт!