– Фрэнк, бедный наивный Фрэнк, – невесело, сквозь неудержимые слезы улыбнулся я. – Ты все еще на что-то надеешься! Да пойми ты: все, что сказано Стратегом, может быть использовано против него только в мечтах. Потому что любое его слово звучит исключительно в интересах самого Стратега.

– Даже в постели? – опять не удержавшись, буркнул задетый за живое Слайт, и тотчас спохватился, и обнял меня, а меня затрясло в лихорадке, я забился в его руках, завыл в плечо человека, которого считал другом и который лишил меня всего, что давало силы жить.

«Мой обожаемый мальчик! Ты, правда, лучшее из того, что у меня было, есть и будет, ты просто вне конкуренции!»

Господи!!

Я мечтал вырвать себе мозг, в котором не переставая звучали эти слова, жестокая насмешка судьбы, я мотал головой в надежде, что голос Курта просыплется, будто песок, я бы разбил эту чертову голову о стену, но могучий Слайт держал крепко, и я лишь трепыхался в его руках, шепча, как заведенный свое «Что я наделал!»

А потом меня отпустило, и Фрэнк расслабился, пробормотал что-то о виски, о шоколаде, и в бредовой моей голове родился иной голос, насмешливый и страшный, единственно правдивый во вселенной:

– Мой бедный мальчик, ты совсем ручной, куда же ты подашься? Что у тебя осталось, мой красавчик, от прежней жизни? Все сломано, все сложено к его ногам, все будет растоптано и смято вместе с твоим сердцем и твоей любовью. А он и не заметит…

– Куда же я теперь подамся, Слайт? – беззвучно шевеля губами, спросил я. – Чем буду жить? Как, черт возьми, я буду жить? Зачем?

– Джеймс, – очень твердо и уверенно ответил мне верный Френсис Слайт. – Джеймс, успокойся, иначе я оттащу тебя в таком виде в его комнату и пообещаю снять все обвинения, лишь бы он женился на тебе.

– Придурок! – тотчас огрызнулся я. – Ты не посмеешь!

– Посмею. Джеймс, все образуется, перетерпи. Ты ему нужен, он к тебе привязан.

– Я его предал.

– Он перебесится и простит, ну ты же знаешь лорда как никто другой! Он просто психанул, но он простит, он все тебе прощает.

– Твоими бы устами… – Я и вправду потихоньку успокаивался, истерика гасла, сходила на нет, оставляя лишь битое стекло в глазах и судорожное, частое дыхание. Очень хотелось спать. А главное, получалось думать. Мысли были робкими, точно вылезшие после грозы суслики, они оглядывались и норовили юркнуть обратно, но я приманивал их разными посулами, и они осмелели. Пугливые мысли мои, с трудом отыскав непораженный вирусом участок мозга, ткнули палкой дуру-память, и она опомнилась, закивала, выдала хоть что-то, жалкий клок информации вместо ничего не стоящего признания лорда.