Джереми Йорк упрямо молчит. Редактор вздыхает.

– Рукопись обрывается именно так, – говорит Джереми Йорк. – Я только составитель, все, что я сделал, – изменил имена и названия. Нет и не было на свете Курта Мак-Феникса и Джеймса Патерсона. Никогда они не жили на Беркли-стрит. И вы напрасно будете искать в Дорсете местечко Кингсайд и Стоун-хаус, не говоря уже о замке Дейрин на берегах Лох-Эллер. Вам лично нужна правда? Что ж, правда такова, что Патерсон уехал без объяснения причин, пока Мак-Феникс валялся в больнице. Добился от него признания, подставил под пули – и свалил! Теперь мотается по заграницам, жизнь устраивает. Курт окончательно закрылся от мира, почти не говорит. Его мозг поврежден долговременным пребыванием в коме. Ни о Стратеге, ни о гениальном ученом больше нет речи, я знаю, он – мой пациент! И все это сотворил с ним Джеймс Патерсон. Как вам хэппи-энд?

Редактор снова вздыхает.

***

– Джеймс!!!

Тьма вокруг то чернеет, то слоится другими тенями, клубится и вьется, и что-то резко вспыхивает и тотчас гаснет, тогда переклинивает горло и становится нечем дышать. Омерзительно трудно дышать, когда тьма покрепче берет за горло, но что-то бьется, и трепещет, и колотит в виски, и оказывается – сердце. Оно есть. Оно еще что-то может, кроме как умирать от боли и любви…

А потом тьма редеет, и расступается туман, его взрывает, пригибает к полу потоком ясного пронзительного света, от которого слезятся глаза, а когда слезы уходят, оставляя дорожки на впалых щеках, он видит ангелов. Сестра протягивает к нему руки и улыбается, и плачет от счастья, и что-то шепчет другой женщине, такой знакомой, такой родной, его Мериен, прекрасной и чистой, как роса, она зовет, манит к себе, они обе словно держат для него створки тяжелых массивных дверей, а те все норовят закрыться. Им тяжело, его девочкам, он это видит и торопится помочь, летит наверх, летит выше и выше…

– Джеймс!!!

Он смотрит вниз, во тьму. И в этой черноте проявляются алые всполохи, еще, еще, и мерзкая крылатая тень проступает на фоне кровавых луж и огня, эта тень бьется и горит, выгорает в пепел, рассыпается в прах, но тоже тянет к нему руки-крылья, уродливая дрянь зовет, надсаживаясь хрипом:

– Джеймс!!!

Он смотрит наверх, на сестру, на невесту, где-то там, за ними, совсем вдалеке стоит его мама, наверное, там же бабушка, и весь восхитительный, чистый и добрый мир, ждущий и всепрощающий… Он вздыхает и опускает руки. Он опрокидывается на спину и начинает стремительно падать обратно, во тьму, в огонь и кровь, прямиком в сжигающие объятья страшного человека в центре круга.