Временами Вирджиния как будто хотела забыть прошлое. Ее старые записные книжки были в беспорядке свалены в коробки. Она уничтожила все записи сеансов терапии и документы из института. «Все пленки с клинической работой – сотни пленок – хранились у меня до последнего переезда, – вспоминала она. – Я платила за это хранение по триста долларов в месяц, много лет подряд. Сын сказал: “И что ты с ними будешь делать?” Он уничтожил их. С моего разрешения». Узнав об этом, доктор Колодни пришел в ужас. Были утрачены все пленки, которые помогли вытеснить фрейдовский психоанализ, истории болезни сотен пациентов, чьи дисфункции несомненно могли бы в будущем стать научными пособиями в медицинских школах, вдохновлять терапевтов и летописцев культурных нравов Америки двадцатого века. «Все записи, все пленки были у Джини – бесценные сокровища, невероятные свидетельства, – и все это полетело на свалку, – с омерзением говорил Колодни. – Я думаю, она сделала это из злости на Билла, за то, что он бросил ее и все развалил. Я говорил, что, если она даст мне заключить договор с университетской библиотекой, я мог бы организовать отличный пакет финансирования».

Хотя Джини и пыталась забыть Билла, ее ярость вспыхивала с новой силой при малейшем упоминании о нем. Ее обвинения все сильнее контрастировали с тем, как она раньше представляла их обоих на публике. В 1990-х в телеинтервью для канала «Биография» Джини была скромной и выражала Мастерсу благодарность за то, что он дал ей главную возможность в жизни. «Ему нужен был человек с разумом чистым, как лист бумаги, чтобы рисовать и писать на нем, – рассказывала она, намекая на элемент истории Пигмалиона в их сотрудничестве. – Он преподнес мне этот дар, который для него, похоже, тоже неплохо окупился». При этом в частном порядке она говорила о нем как о токсичном и беспринципном человеке, который обманом и уговорами заставлял ее делать все, что ему нужно. «Он был абсолютно эгоцентричен – как вещь в себе, – заявляла она. – Он знал, каким хочет быть, и, вне зависимости от того, получалось у него или нет, жил так, будто всегда получалось». Дело не только в том, что Билл выстраивал свою собственную персону – она обижалась на него за то, что он управлял и ее образом, контролировал ее действия и эмоции намного сильнее, чем ей в то время казалось. Она обвиняла его в том, что он не давал ей получить диплом, отнимал время у ее детей в пользу долгих часов изнурительной работы в лаборатории, вклинивал ее между ним и первой женой с детьми, а еще за то, что мешал ей устроить счастливую жизнь с другими мужчинами. Джини говорила, что, кроме него, в ее жизни был всего один человек, имевший над нею столь сильную власть. «Он манипулировал мною, как моя мать – кнут и пряник, пряник и кнут, – рассказывала она, снимая слой за слоем своей истории. – Он любил довести меня до слез, чтобы потом утешать». Иногда боль разлуки подталкивала ее написать о том, как закончились их отношения. «Доди ревновала ко мне, – настаивала она. – Он разыскал ее уже после нашего развода. Он был так жалок. Он так любил заново переживать прошлое». Джини же насмехалась над любым предположением, будто она его по-прежнему любит.