— Молодой мужчина, очевидно отец, толкает детскую коляску, в коляске — кочан капусты... Что же тут остроумного? — спросил Пухов.

— Не знаю, Марии Гавриловне, которая купила газету, эта шутка тоже не понравилась. А мне — ничего, глупо, но смешно... А теперь присмотритесь к лицам, которые случайно попали в кадр. Вот это лицо вам ничего не говорит?

— Да это же Степняк! — воскликнул Павел Илларионович, рассмотрев фотографию. — Так, так, так...

Человек, стоящий на втором плане, пытался закрыть лицо рукой.

Конечно. Я его сразу узнал. Видел у вас фото. Снимок моментальный, Степняк заметил фотографа и пытается заслониться! К счастью, сделать он этого не успел... Ну как?

Когда Мария Гавриловна вышла на кухню и мужчины остались одни, Пухов сказал:

— Я так и думал — что он здесь. Кто-то держит его мертвой хваткой. Зульфия с ним не встречалась, это мы установили. Значит — сообщники. Кстати, любопытная деталь. В тот день, когда я побывал у нее, я зашел к квартирной хозяйке. Так вот, хозяйка сказала, что однажды видела (случайно — пришла, открыла дверь своим ключом), как у Степняков, — те оба сидели за столом, — на скатерти лежали разложенные веером тоненькие синенькие книжечки. Десяток, а то и два. Сине-серые.

— Неужели сберегательные?

— Они. Так вот, никаких сберегательных книжек ни за Степняком, ни за его женой никогда не числилось. Еще одна загадка, ключа к которой у меня нет. Бьюсь, тычусь туда-сюда... Ничего не выходит! Есть у меня одно совершенно несерьезное подозрение. Какое-то внутреннее смутное предчувствие... Скорее всего вздор. И касается оно человека, который никакого отношения к Степнякам никогда не имел, но недавно поселился в нашем городе.

— Как зовут его?

— Григорий Михайлович Лиманский... Пенсионер, прибыл два года назад на постоянное место жительства, отбыв срок заключения. Никаких кровавых преступлений, или краж, или даже покушений на ограбление за ним никогда не числилось. Все свои сроки, а их было ровно четыре, отбыл за мошенничество. О, Мария Гавриловна, какой у чая аромат! Признайтесь, как это вам удается?

— Кожура грейпфрута, тонко срезанная острым ножом, — сказала жена директора музея.

Чаепитие началось.

И действительно, ну почему бы подозревать Павлу Илларионовичу нового жителя Посошанска? Ну, что особенного вычитал он в его биографии? Обыкновенный жулик. Начинал скромно, один, без помощников, круг знакомых — коллекционеры-любители, те. самые, что покупают и бережно хранят у себя письма знаменитых людей, их записки, черновики, книги с пометками на полях. В середине пятидесятых годов Лиманский появляется внутри этого круга. Первая проба — продажа состоятельному коллекционеру клочка бумаги — так, пустяки, записка известного поэта своему домашнему врачу. Всего два слова: «Спина болит». За спину коллекционер отдал сотню. Следующая афера: бездарному драматургу продается рукопись неизвестной пьесы «Взятие города». И только принеся пьесу в Министерство культуры, узнал потрясенный драматург, что пьеса эта уже полвека идет в Московском художественном театре под названием «Дни Турбиных». Ну и что? Впрочем, именно тогда Лиманскому пришлось первый раз держать ответ перед законом. Затем он оставляет неблагодарное поле литературы и переключается на деятельность администратора. Плодоносный сад эстрады, гала-концерты, стадион с многотысячной аудиторией. Больше всего он любил Казахстан и Сибирь. Среди тех, кого он привозил к доверчивым добрякам хлеборобам и добродушным, истосковавшимся по большому искусству оленеводам, были и грузинское сопрано тончайшего диапазона, и ветеран Большого театра, а однажды ему удалось привезти за Полярный круг даже саму Мирей Матье. Магнитофон, усилитель, артист или артистка на сцене, хороший грим... Как просто, как просто!