Кувалда словно сама слетела из креплений из-за моей спины. А затем, несмотря на свой вес словно снаряд, выпущенный из баллисты сорвалась в стремительный полет в сторону Светлоликого. Ровно в тот момент, как моя правая рука коснулась талии Хиары, и тьма вырвалась из меня. Я видел как кувалда вспыхнула огнем, пробивая многослойный, мощный, магический щит Кароса. Как загорелись рунные печати на её рукоятке, как раскалился до красна её металлический боек, и как он врезается в прекрасно лицо Светлоликого, портя его на века, оставив напоминания навсегда об этом дне. Вне зависимости, выживу ли я или нет, но помнить меня Карос будет вечно.

— Я помогу. — Прошептала мне Хиара, приобняв меня, когда из меня вырвался поток эманаций. — Я не дам убить тебе ничем неповинных ни перед нами, ни перед богами, ни перед течением событий.

Видеть все и чувствовать все — это разные вещи! Лучше лишь видеть и ничего не чувствовать, но внутреннее зрение вместе с воплощением воли моей покровительницы заставляло меня и чувствовать все, что чувствовали те, что были вокруг меня.

Идеальный шторм эманаций смерти, что бушевал в моей душе, вырвался беззвучно, и начал уничтожать все на своем пути. Деревянные перила лестницы обратились в прах первыми. Каменные ступени покрылись трещинами, а разумные, что не были защищены доспехами жизни и пытались защитить Кароса, обращались в прах, так и не поняв, что их жизнь оборвана. Я чувствовал их желание убивать, я чувствовал и их жажду крови, они уже не были людьми, они были животными. Печать Светлоликого заглушила их разум, и я понял самое страшное — этот безумец, упивающийся своей властью выжег своей волей разум тех, кого контролировал, на всегда. Им больше не быть людьми, они навечно останутся куклами в руках своего кукловода и без его указки умрут от голода, так и не поняв, что им нужно есть, от жажды, либо и вовсе от удушья, позабыв, что им надо дышать. Они пустые, не на что не годные оболочки, которые после исполнения своего предназначения затухнут как прогоревшая свеча.

Но были и иные разумные, они не хотели убивать и не хотели умирать, и когда тьма все заполнила вокруг меня и я уже начал забирать их жизни, то услышал ласковый голос.

— Аль, милый, не трогай их, им рано умирать, они столько еще не успели. — Ласково пропел голос то ли в моей голове, то ли в душе. — Они не долюбили, не дожили, они не дострадали. Аль, им рано умирать, не касайся их, им еще надо столько совершить.

Я видел и чувствовал все, словно я и был той эманацией смерти, что забирала сотни жизней за мгновения. Словно я был той волей, тем судьей, что решал, кто будет еще жить, а кому настало время умирать. Я мог управлять тем морем, что вырвалось, но моя власть заключалось в том, что лишь к единицам не прикасалось воплощение воли моей покровительницы. Я чувствовал, как каждая жизнь вырывается из тела, как умирают богатые и бедные, как плачут дети в сером плане реальности для мертвых. Они бессильно роняли свои слезы под хмурым взглядом взрослых, с которых, как и с детей спала рабская печать, они теперь понимали, что творили, но было поздно. Их тела были утеряны, а сквозь толпы душ с безумным смехом ходит Кошмар Ночи, что одним касанием собирает свою страшную жатву, отправляя души с серых пределов реальности в загробный мир, откуда уже нет возврата.