Внешний вид и планировка тюрьмы были крайне типичными для зданий, построенных ещё до формирования Коалиции Объединённых Государств. В нём проглядывались признаки классической архитектуры Тируса, для которой была характерна военная направленность и полное отсутствие излишеств в декоре. За высокими стенами и системой двойных ворот располагался внутренний двор под открытым небом, где парковали транспорт, а окна камер и административного крыла выходили на центральный плац, посреди которого возвышалась статуя Нассара Эмбри в боевой броне. У подножья статуи виднелась вдохновляющая надпись: “Я НЕСУ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА СЕБЯ И ЗА СВОИ ДЕЙСТВИЯ”. Именно с этих слов начинался “Догмат Октуса” — присяга, которую давал каждый мужчина и женщина, чтобы закрепить за собой статус гражданина КОГ.

“Да уж, Эмбри, я вполне понимаю, какая на мне ответственность лежит. Интересно, было ли всё куда проще в твои времена? Всё ли тогда делилось просто на чёрное и белое?”

Возвышавшиеся под самый потолок сводчатые окна с многочастным переплётом разваливались на части, а одно из них в восточном крыле практически полностью лишилось своей свинцовой облицовки, хотя общая величественность интерьера от этого не пострадала. Прескотт мельком заметил крепкие квадратные арочные проходы, похожие на сводчатые подвалы в зданиях, которые вели в небольшие внутренние дворики. В гранитной брусчатке, которой был вымощена дорожка к знавшим лучшие времена дверям главного входа, не хватало отдельных шашек, а сквозь трещины пробивалась трава. Повернув голову направо и заметив зелёные побеги, Прескотт понял, что здесь имеются целые сады.

— «А это что?» — спросил он, указав в сторону сада.

— «Мы там еду выращиваем, сэр», — ответил надзиратель, проследив, куда показал председатель. — «У нас весьма неплохо выходит жить на самообеспечении. Да и выбора-то особо нет».

Прескотт случайно бросил взгляд на Дьюри, пока они ждали, когда двери главного входа откроются. Капитан, задрав голову, разглядывал совершенно гладкую поверхность невероятно высоких стен, собранных из крепких гранитных блоков. Председатель, как и всегда, сразу понял, о чём думал капитан: в ближайшее время никто отсюда точно сбежать не сумеет. В этот момент двери распахнулись, и у Прескотта возникло ощущение, что он попал в саму преисподнюю.

Сложно было понять, что же поразило его в первую очередь: темнота или вонь. Многие висящие под потолком старые лампы накаливания треснули или перегорели, а тем, что ещё работали, едва ли удавалось осветить коридор редкими пятнами света среди мглы. Вонь доходила до него волнами: сначала запахло плесенью, гниением и сыростью, а уже потом потянуло самими обитателями тюрьмы. Прескотт так и полагал, что в этом месте будут витать характерные для подобных учреждений запахи прогорклого кулинарного жира, мочи, дезинфицирующего средства, а также непроглядный смрад мужских тел, какого и в казармах не встретишь, ведь там до сих пор немало женщин обитает. Ко всему этому ещё и добавлялась горчащая вонь испражнений, но совершенно непохожая на тот привычный запах, что насквозь пропитал разрушенный город. Здешний смрад ощущался как-то необъяснимо иначе. Прескотт уже было решил, что виной всему отсутствие нормальной гигиены, или же сломанный водопровод, но затем он услышал собачий лай.