Осесть пришлось куда раньше, чем Медведь мог рассчитывать.

Он честно выиграл тот бой. Противник его был новичком, пусть и сильным, но глупым и неопытным. Он не был сильнее Медведя и тем более не владел всякими хитрыми ухватками, которым борец выучивается только с опытом. А еще он был самолюбивым, как многие новички, и не мог перенести даже мысль о поражении. И когда Медведь в конце боя поклонился поверженному сопернику, как полагается, и уже повернулся к нему спиной, уходя, разъяренный юнец бросился на него снова.

И сломанная спина отняла у Медведя единственное ремесло, которым он владел.

Лечение затянулось надолго.

Медведь всегда жил широко и денег не копил. Счастье еще, что Облако с ее страхом привычного голода кое-что все-таки откладывала. Отложенного ею едва-едва достало на то, чтобы сохранить мужу сначала жизнь, а потом возможность хоть как-то подняться на ноги. Да еще и врач, жалея ее, брал не полную цену.

И все же лечение съело накопленное до последней монетки, а взять денег снова было неоткуда. Врач ходил к Медведю почти год – и к его исходу путь, начатый в самом дорогом номере лучшей гостиницы Далэ, завершился в Подхвостье.

Это был жуткий год. Человеку сильному и здоровому, всерьез и не болевшему никогда, беспомощность дается тяжко. Вот только вчера он был борцом, был человеком, мужчиной – а сегодня он никто, бесполезный кусок мяса на убогой постели, обуза, камень на шее жены. А ведь обещал ей, клялся… чего теперь стоят все его клятвы! У тебя будет все самое лучшее, радость моя чудесная, все-все, и у нашего ребенка тоже… ты ведь так говорил, да? А теперь ты только потому руки на себя наложить не можешь, что они тебя не очень и слушаются – так что ты обещал своему будущему сыну? Страшно было смотреть на округлившийся живот жены. Куда страшнее, чем терпеть боль, не давая ей прорваться наружу хотя бы стоном, чтобы не огорчить Облако еще сильнее. Боль была всего лишь невыносимой.

А Облако была рада сыну. Потому что любила мужа без памяти – и ждала этого ребенка, как драгоценный дар этой любви. А еще – потому что знала: сын не позволит Медведю пасть духом окончательно.

Храмовая Собака довольно рано понял, что оказался в своем роде заложником: само его рождение было залогом того, что измученный болью отец не покончит с собой, чтобы освободить жену от бремени. Сына без отца Медведь не оставил бы никогда.

Он и не оставил.

Но то, что в конце концов кое-как поднялось с постели, уже не могло зарабатывать никак и ничем, разве что милостыню просить. Но кто подаст хоть полгроша этакой груде мышц? Смешно даже и думать. Облако надрывалась на поденной работе за троих, но еды все равно хватало в обрез, а то и доводилось голодать. Одежда перешивалась и латалась до тех пор, пока от нее не оставалось ничего, кроме заплат – а потом латалась еще и еще. Хижину продувало всеми ветрами, а зимой Шан иной раз не мог поутру разлепить ресницы, склеенные инеем. Больной отец и надорванная работой мать угасали – и он брался за любой честный труд, лишь бы хоть немного облегчить их ношу. Связываться с бандой он не хотел, за что бывал бит неоднократно, однако на своем стоял крепко. Рано или поздно ведь поймают – и кто тогда заменит его, кто заработает матери и отцу на кусок хлеба?