– Ты знаешь, что сделала Кэт?

– Ты заставила её застрелить собственного отца.

– Окончательное решение она приняла сама. Я только предложила ей помочь скрыться. Ей и этому мальчику.

– Твои люди убили Финниана. – Фурии удалось произнести эти слова, оставив за скобками чувства, заключённые в них. Вероятно, это происходило потому, что девочка воспринимала окружающую действительность в мельчайших подробностях, как будто её способность сосредоточиваться вдруг многократно усилилась без её участия.

«Ты справляешься?» – мысленно спросила она петушиную книгу. «Делаю что могу», – услышала она мысленный же ответ.

– Мне жаль, что он погиб, – продолжала Рашель. – Предполагалось, что всё будет иначе. Незадолго до перестрелки я помогла ему бежать и спасла ему жизнь, но последний отрезок пути он должен был пройти сам. Он знал, что времени было мало. И он понимал, чем это ему грозило.

У Фурии было что на это возразить, но сейчас она не хотела обсуждать смерть Финниана. С неохотой она призналась себе, что ей плохо удавалось видеть в Рашель Химмель виновницу его смерти. В подобных ситуациях она отчаянно желала, чтобы мир был чёрно-белым, чтобы людей однозначно можно было поделить на плохих и хороших. Но даже после полугода дружбы с мятежниками ей не удавалось этого сделать. Да, Рашель одолжила врагу своё лицо в качестве вывески, но она имела такое же отношение к преступлениям Академии, какое Фурия имела к акциям группы братьев-бардов. Даже Кэт не обвиняла Рашель в смерти Финниана.

– Чего ты в результате хочешь? – спросила Фурия.

– Поговорить с тобой. Провести переговоры, если угодно.

– Я не возглавляю Сопротивление и не могу говорить от имени остальных. Кэт следовало объяснить тебе это.

– Она объяснила, да. Мне нужно кое-что другое. Я хочу прекратить вражду между нашими родами, вражду между Химмелями и Розенкрейцами. К Академии и Сопротивлению наш разговор имеет лишь косвенное отношение.

Она обогнула стол и медленно подошла к Фурии:

– У меня были веские причины для того, чтобы отделаться от Джонатана Марша. Моё происхождение интересовало его лишь в качестве символа, который можно было использовать в своих целях, а затем чтобы убедить других в благородстве его собственных. Но среди влиятельных особ в Риме таких, как он, единицы. Среди большинства правящей верхушки живо уважение к старинным родам и желание подчиняться им – собственно, именно эти черты все эти годы позволяли паре непрошибаемых глупцов, заседавших в Санктуарии, принимать решения, касавшиеся всего мира библиомантов. Мы с Файтом разработали план. Мы хотели добиться членства в Совете, привнести свежие веяния в Санктуарий, если угодно. Но теперь Совета больше нет. А вот авторитет Трёх родов остался. Мой авторитет.