– Хоть в чем-то Настоат ошибался: думал, за ширмой – Йакиак, а здесь я. Хорошо, что ты не проговорился! Пусть это останется тайной.
Нетвердой рукой Дункан поправляет мундир, приглаживает эполеты. Тщетно! Камзол никогда не будет сидеть, как прежде: бессонная ночь, гнетущее утро, а затем – многочасовой разговор с Настоатом – такого не выдерживает даже одежда, не говоря уж о самом Начальнике следствия.
– Ты все слышала. Что скажешь? – шепчет Дункан, вытягивая из окна руки и пытаясь ощутить прикосновение холодного ветра.
Сумерки сгущаются над Городом: день пролетел незаметно – и вот он уже окончен.
Иненна обнимает Дункана сзади, кладет голову ему на плечо. Задумчиво теребит воротник пропахшей перегаром рубашки. Нежно целует.
– Да, я все слышала! Мое мнение что-нибудь значит?
Начальник следствия глубоко вдыхает свежий, морозный воздух. Оборачивается. Опускает глаза.
– Нет, дорогая – к сожалению, нет! Я вынужден руководствоваться государственными интересами. Но хочу знать, что́ ты думаешь.
Иненна разжимает объятия. Отходит, прислушиваясь к музыке, доносящейся снаружи. Кто-то радуется жизни, танцует – совсем как она, давным-давно, с сестрами, до рождения Вечного Города. Хорошее было время! Никакого Курфюрста, Великого Архитектора, Деменцио Урсуса. Они уничтожили все, что только возможно…
Испуганное воркование голубя возвращает ее к разговору. На улице что-то происходит – обычно птицы так шумно себя не ведут.
– Дункан, отступись! Смири свое честолюбие! Настоат слишком хитер – он пришел сюда не просто так; он явился в наш дом (а Великое следствие давно стало мне домом) по твою душу. Его цель – манипулировать, хитрить и обманывать. Неужели ты не видишь: он полностью контролирует тебя, управляет, взывает к грехам и порокам, заставляет следовать своей воле!