— Как вы можете? — укоризненно произнёс интеллегентствующий, чисто одетый, с жалостливым взором хлюпик. — Мой дед погиб в ГУЛАГе. Мой отец погиб в ГУЛАГе. Моя мать родилась в ГУЛАГе, а потом была узником совести в психушке.

— И тебя в ГУЛАГ. К стенке. Всех к стенке, — развоевался старичок, и к нему стали придвигаться такие же, с томами Ленина и Энгельса под мышкой, старые, злобные, как черти из глубокого омута.

— А я в девяносто первом был на баррикадах, — не отставал хлюпик. — И нас поганые коммуняки давили танками. Живых людей — танками. Но мы выстояли, потому что не хотели, чтобы вновь вернулись ГУЛАГи.

Старичок спорить не стал, а просто дал древком знамени интеллегенту по голове. Тот рухнул на колени, но гордо воскликнул:

— Демократия победит!

И получил ещё разок по голове. На этот раз толстенным фолиантом — Ленин, полное собрание, том одиннадцатый.

Друзья с трудом выбрались с Пушкинской, чудом не ограбленные, не искалеченные, целые — уже счастье.

— Нам бы пулемёт прикупить. Без него тут ходить опасно, — сказал Степан.

— Тут пулемётом не обойдёшься.

— А мы не можем отсюда смыться?

— Нет. У меня контакт с «пианино» утерян. Придётся несколько дней тут прокантоваться.

— Да тут бы несколько минут выжить…

Но им опять повезло.

— Квартиры сдаются. Кому комнаты? — орали старушки и дедки, выстроившиеся около Почтампа.

— На пару дней? — спросил Лаврушин, выбрав скромную старушку, вызывавшую наибольшее доверие.

— Деньги вперёд, милок. Эпоха на дворе такая. Как яе… базар.

— Рынок, село ты без МТС, — ворчливо поправил её дедок в майке с надписью «Коррозия металла — тяжелейший рок!»

— Договорились, — сказал Степан.

Они выменяли в ближайшем обменном пункте рубли. И остановили такси.

— Так, — широкоплечий промасленно-пробензиненный шофёр мрачно оглядел их. — Грабить будете?