Воскресший тоже вставал. Нога, рука, нога, туловище – как рассинхронизированный андроид.

Должно быть, свет лазеров «Катастрофы» его раздражал – он закрылся рукой, едва встав на широко расставленных ногах.

– Верон. Сожжешь его, если приблизиться ко мне или к госпоже Макферсон ближе, чем на два метра.

– Понял, – сказал из воздуха Верон.

– Нет нужды, – отозвался Воскресший. Он произносил слова медленно, нарочито четко двигая губами и наклоняя голову, словно каждый звук стоил ему всего воздуха в легких. – Ничего плохого с вами не… – тут он запнулся и, махнув руками, выплюнул какой-то кровавый ошметок; только потом добавил: – …в моем городе.

– В твоем городе? – Анжелика вырвалась от Замойского, отступила к краю крыши.

– Моем городе, моей планете, моем мире, – согласился Воскресший.

– Сюзерен?.. – прошептала она.

Замойский покачал головой, не отрывая взгляда от не до конца отреставрированного лица Воскресшего. Ему даже показалось, что он замечает среди ошметков губ и руин зубов намек на ироническую улыбку.

– Ты ведь знаешь, верно? – прошептал труп.

Замойский не ответил.

– Помнишь, помнишь, – замычал Воскресший. – Такого я тебя создалу, чтобы ты запомнил и сделал, что нужно; чтобы, по крайней мере, у тебя был шанс.

Более всего Анжелику напугало спокойствие, с которым Замойский это выслушивал.

– Верон! – крикнула она.

– Нет! – удержал ее Адам. – Это лишь манифестация. Уничтожение ничего не даст.

– Манифестация – кого? чего?

Он не обратил внимания на ее слова.

Всматривался в Воскресшего, а Воскресший – в него. Анжелика, третья вершина этого треугольника, переводила глаза с одного на другого. Они же одними взглядами передавали себе старые секреты – между ними было установлено понимание, возобновлены клятвы, подтверждена принадлежность; так в молчании приветствуют друг друга извечные враги, братья света и тени, вернувшиеся из посмертия Авель и Каин.

Анжелике казалось, что за эти несколько дней общего убежища в кишках вселенной она более-менее узнала Адама. Теперь, на ее глазах, секунда за секундой, Замойский отступал к образу того мужчины-анахронизма, какого она встретила на свадьбе в Фарстоне – загадке для всех гостей, загадки для себя самого. Анжелика уже не могла сказать, что означают эти стиснутые губы, это тело, подавшееся вперед, с выставленными массивными плечами, мелкое движение головой вверх и вниз, словно Замойский что-то заглатывал глазами, засосав взглядом и откусив быстрым морганием кусок от внешнего вида Воскресшего.

– Я тут умер, – говорит Адам.