«Тридцать лет…»

Мягкая усмешка.

– Я вспомнил наш первый совет, – сказал он. – Так давно, в Андиаминских Высотах… – Все заулыбались в ответ на его печальную улыбку. – Помнится мне, тогда мы были пожирнее.

Смех, одновременно громогласный и интимный, словно их здесь всего десяток, а не тысячи, и они слушают старые шуточки любимого дядюшки. Он был их осью, они – его колесами.

– Пройас! – позвал он, усмехаясь, как отец радуется причудам любимого сына. – Я помню, как ты хотел выиграть противостояние с Икуреем Конфасом. Ты горевал, что тебе вечно приходится жертвовать принципами ради согласия, правилами ради политики. Ибо всю свою жизнь ты искал чистоты, чей отблеск видел, но никак не мог поймать. Всю жизнь ты жаждал сильного Бога, а не того, который затаился в скрипториях, неслышно нашептывая что-то безумцам.

«А теперь ты цепляешься за старые обычаи и оплакиваешь тяготы новизны…»

Келлхус посмотрел на графа Агансанорского. Тот сидел, словно юноша, обхватив колени здоровенными руками.

– Готьелк, ты хотел всего лишь умереть прощенным. Вода твоей жизни высыхала, и ты везде чувствовал соленый привкус своих грехов. А каких только грехов не найдет у себя потомственный воин! И ты решил, что их груз слишком велик. Что лишь кровью можно хотя бы отчасти искупить свои деяния.

«Теперь же ты думаешь, что весы судьбы в моих руках, и осмеливаешься мечтать о тихой смерти…»

– А ты, Готиан, милый Готиан, хотел лишь одного: чтобы тебе сказали, что делать. Не для того, чтобы преклоняться пред кем-то, а чтобы исправить свою жизнь согласно Божьей воле. Несмотря на силу и влияние, тебя всегда терзало твое невежество. Ты не мог, подобно многим, притвориться всезнающим и успокоиться.

«И я стал твоим законом и откровением, уверенностью, которую ты искал».

Этот ритуал стал привычным. Келлхус открывал истину нескольким из них, заставляя всех остальных почувствовать: о них знают, за ними следят.

– Каждый из вас, – продолжал он, обводя взглядом собрание, – имел свои причины присоединиться к Священному воинству. Кто-то пришел ради победы, другие – чтобы искупить грехи, третьи – ради славы, четвертые – для мести… Но может ли кто-то из вас сказать, что пришел ради Шайме?

Несколько мгновений он не слышал ничего, кроме стука их сердец. Словно десять тысяч барабанов.

– Ни единого?

То, что он сделал, было совершенно. Старик из Гима не ошибся. Флот Завета мог объявиться здесь в любой день, и адепты Гнозиса так легко эту войну не отдадут. Нужно закончить до их появления. Все должно стать неотвратимым. Если они не примут участия в деле, они не смогут решительно выдвигать свои требования. «Твой отец просил меня передать тебе, – сказал тогда слепой отшельник, – что в Киудее есть только одно дерево…»