Вдоволь наплававшись и налетавшись, Кобыш утомлённо растянулся на горячем песке и сообразил себе стакан холодной минералки и сахарную трубочку с шоколадным мороженым. Вскоре он перебрался в тень, потому что солнце уже начало палить немилосердно, и лежать под его жалящими лучами стало невмоготу. Прислонившись спиной к шершавому стволу пальмы, он какое-то время ещё сидел, раздумывая, возвращаться обратно или повторить развлечение. В результате, склонившись к последнему варианту, встал и бегом бросился к спасительной прохладе воды. И только насытившись необыкновенными впечатлениями под самую завязку, Дмитрий решил, что пора и честь знать.

И вот теперь, смыв с себя налипшие песчинки и океанскую соль, он довольно вздохнул, накинул на плечи халат и отправился в свою комнату. Настенные часы показывали без четверти три. «Ещё целый вагон времени, — удивился Кобыш, ему-то казалось, что за забавами в тропиках прошла большая часть дня. — Надо приодеться, что ли. И ребята, наверное, меня потеряли. Хотя какое там! Если бы хватились, кто-нибудь да связался бы. Видимо, тоже резвятся, кто во что горазд. Отрабатывают навыки». Он выглянул в окно. Смотреть на заснеженную тайгу после только что простиравшегося вокруг необъятного океана было до изумления странно. «Как же тоскливо людям, — внезапно подумал Дмитрий, — волею обстоятельств прикованным к одному месту и даже не предполагающим, что такое истинная свобода. А ведь почти любой человек достоин этого. Ну, кроме тех, конечно, кто поведением своим больше похож на злобных животных. Таким дай волю! Им вот самое место в клетке…» Он представил себе аллегорическую картину: мама, похожая на Машу, с сыном, вылитым Фёдором, все в белом, пролетают над лесом, а внизу, сквозь непроходимый бурелом, пробирается заросший щетиной мужик в грязной фуфайке, матерясь и понося на чём свет стоит пр-р-роклятую жизнь. «Мама, — спрашивает мальчуган, — а почему дядя пешком идёт? Ведь перелететь гораздо проще». «А потому, сынок, — отвечает женщина, — что он плохо учился в школе, обижал тех, кто слабее его, а потом и вовсе начал отбирать у других вещи, потому что сам ничего ни придумать, ни сделать не умел и не хотел. Вот и ходит теперь по дремучей чаще из-за того, что лишён обычных человеческих способностей».

Кобыш насмешливо фыркнул, и тут же ему стало обидно. «Ну, почему всё так устроено? — мелькнула горькая мысль. — Ребёнок приходит в этот мир с душой, чистой, как свежевыпавший снег. И каким же надо быть слепым и равнодушным мерзавцем, чтобы постепенно, года от года, превращать его в одного из многих, в обывателя, стремящегося поменьше думать и работать, зато основательно развлекаться и получать, или, ещё хуже, лепить из него орудие для своих честолюбивых замыслов. И ведь так продолжается из века в век, и ничего, по большому счёту, не меняется. Почему? — он повернулся и неспешно продефилировал к дивану. — Впрочем, откуда такой пессимизм? Оставим его в уходящем году. Теперь мы тоже кое-что умеем и уж потрудимся на славу. Не так ли, Дима? — и твёрдо ответил. — Так».