Он видит свой сон со стороны, и от этого ему вдруг не по себе.

– Смотри, – выплел Паук, и тут Косте по-настоящему стало жутко: красивый чистенький дворик, акварельно-голубой аккуратный забор, елочки-сестрички в рядочек.

За одной из елок стоял огромный медведь. Огромный, почти истлевший и когда-то плюшевый медведь с пыльной ватой, торчащей в прорехи его туловища. Он стоял за елкой и через забор глазами-пуговицами смотрел на марширующего Костю.

– Кто это? – спросил Костя еле слышно, чувствуя как волосы на ногах шевелятся.

– Не знаю… – прошептал Паук. – Но он есть во всех твоих снах. Стоит на заднем плане, в самой глубине каждого сновидения, и смотрит на тебя… Боишься?

Костя кивнул.

– Правильно, – выплел Паук. – Потому что он приходит оттуда…

Костя посмотрел туда, куда указывал ему Паук, и увидел узкую как влажный шнурок тропинку, вьющуюся в траве прямо в

Безбрежное замедляющееся время.

Он почувствовал странную смену. Смену всего.

Он почувствовал, как язык прилип к небу.

Словно кто-то поставил все с ног на темечко

Недвижимое пространство.

– Это сны усопших, – выплела паутина.

Руки Паука задвигались быстрее. Пустились в пляс.

– Все пойдет прахом. А сны – нет.

Замелькали, как иголки разгоняющегося швейного станка. Зарябили в глазах, словно аэролопасти.

– Это последний предел.