— Почему?

— Ох… трудно объяснить. Мне не хочется, чтобы она видела эту записку. Понимаешь, сначала я думал, что это Лада и подложила, но…

— Но для неё это странный способ, чтобы тебе что-то сказать, да?

— Да. Для любого — это странный способ. В деревне же все знают, что я…

— Зато чужаки не знают. Как думаешь?

— Не думал, пока ты не сказал. Точно ведь! Но, Костыль…

— Чего?

— Тогда это не только странно, но и страшно.

— Брось. Такой здоровый парень, и испугался. Не верю!

— Здоровые парни тоже могут трусить. Особенно, когда они ещё дети, столкнулись с непонятным и не знают, что делать дальше.

— Серый. Тебе двенадцать.

— Белая так со мной разговаривает, будто мне восемь. И Лада иногда. Я уже сам в это почти поверил. И мне никто никогда раньше не подкидывал никаких подозрительных бумаг. Костыль, ну это же нелепо! Я — и вдруг какая-то записка. Как я её прочитаю, на нюх? Или съем?

— Если твой незнакомец действительно чужак, то он просто мог не знать, что ты у нас особенный. А Белая, кстати, вечная мать. Ей нужен ребенок, за которым она могла бы ухаживать. Грудью тебя кормит, признавайся?

— Нет! Она — старушка!

— Хах, да… Смешно было бы. Тогда, наверное, молоком с ложечки? Сначала привязав к стулу, чтобы не сбежал…

— В кружку наливает. Кошке — в миску. Папаше — на голову однажды, случайно, он тогда пьяный под лавкой заснул, а она и споткнулась, не заметив…

Костыль снова хохочет.

— Белая, точно. Спрошу у неё.

— А спроси. Только жди потом расспросов, что да откуда…

— Что-нибудь навру. И ещё, Костыль… бумага-то — редкость. Ты ведь знаешь, где её берут?