Я обеспокоен. Не отсутствие еды меня волнует, есть у меня места, где можно подкормиться, даже не выпрашивая, — мне сейчас идти на пасеку, а я без обуви.

Зажалят так, что пальцы отвалятся.

Караул!

Ладно. Пока пойдём босиком.

Утро сегодня тронуто туманом, как именинный пирог — глазурью из сахара. Такая же редкость, как тот самый пирог. В июле туманы гости нечастые, обычно они осенью бывают, приносят дожди и хандру, забирают на юг птичьи стаи. Туман — мокрость и липкость, а ещё гадость, потому что от него у меня закладывает нос. А нос — мой поводырь. Нетрудно представить, как мне плохо, когда он бездействует.

Прихватив куртку, выхожу на крыльцо, придерживая дверь, чтобы не скрипела. Закутывает туман меня, как в кусок влажной ткани, и бреду я по двору, сонный и одинокий, не готовый, на самом деле, ни к какому труду вообще.

Выпрошу у Костыля какие-нибудь сапоги, если получится, а там подумаю.

Заваливаюсь в сад — подёргать гороха. Горох и сухарики — чем не завтрак.

Шмяк. Круглое и увесистое стукает меня по макушке. Прицельно стукает, целенаправленно, с явным желанием вызвать на бой.

— Лада! — рычу.

А в ответ — тишина. И нос забился, не чует.

Шарю руками по траве, чтобы найти то, что в меня врезалось. Это яблоко. Маленькое, плотное ещё, недозрелое.

Второе чиркает по плечу. Не смешно.

— Некогда, Лада! Мне надо к Костылю, отрабатывать за папашу…

Невидимый метатель прячется. Вчера камни, сегодня яблоки… Лада, конечно, кто же ещё, только так прятаться несколько на неё не похоже, давно бы уже выскочила и обложила меня обзывательствами. Обиделась, наверное, что-то я ей не то сказал.

Шуршат ветки. Ага. Там, на яблоне, она и сидит.

— Хочешь, чтобы я залез и придушил тебя твоей же косой?

Почему бы и нет. Что я, не справлюсь?

Не придушить, в смысле, залезть…

Яблоня — узловатое многорукое чудище, хватающее меня за волосы и одежду. Кора льнёт к щеке — не в пример давешним губам холодно и шершаво. С чего бы это я вспомнил… Медленно, с ветки на ветку, ощупывая и примеряясь, чувствуя, как листья гладят по лицу, подбираюсь к затаившемуся человеку. Ноги скользят, ветви гнутся, ползу я, как улитка, потому что осторожничаю и опасаюсь свалиться, но тому, кто наверху, бежать некуда — только прыгать, поэтому я, даже такой неповоротливый, в самом выигрышном положении.