— Ну и что, что впопыхах? Запросто.

Харднетт покачал головой:

— Смеетесь?

— Ладно, пусть не стрелял, — нехотя согласился Колб. И тут же выдвинул новую версию: — Значит, нож метнул. У него десантный был. Я лично видел. Во-о-от такой вот здоровенный тесак.

Начальник штаба показал руками длину ножа.

— Ну и что дальше? — спросил Харднетт.

— А дальше вот так. — Колб встал в боевую стойку и изобразил, будто выхватывает и кидает нож. — Метнул и ранил Воленхейма.

— А тот?

— А тот, истекая кровью, продолжил по нему палить из восемьдесят шестой.

— И что — промазал?

— Почему промазал? Как можно промазать самонаводящимися?

— Вот и я о том же. Нельзя промазать. Но там, внизу, крови-то нет. А судя по количеству выпущенных пуль, должно быть море крови. Насчет моря вру, конечно, но литров шесть — точно.

— Вот черт! — Колб растерянно развел руками. — Ну давайте поищем ее, что ли. Может, в грунт впиталась? Не по пустому же месту он стрелял.

— Не стоит искать. Бесполезно.

— Почему?

— Если бы Воленхейм убил своего напарника и умотал с грузом, то опять же: кто и зачем лапал пульт мортиры?

— Вот черт! — повторил Колб и сплюнул себе под ноги. — Чертовщина какая-то! Ничего не понимаю!

— Да, мозаика пока не складывается, — хладнокровно произнес Харднетт. — Чего-то не хватает, чтобы ее сложить.

Колб не сдавался:

— Значит, они оба остались живы. Один, скорее всего — Арнарди, умотал на тягаче, а другой, скорее всего — Воленхейм, остался на Колее. И он какое-то время находился без сознания. Потом — бац, очухался. Кинулся к пульту мортиры. Обнаружил, что поздно, и остыл. Точнее не совсем остыл, а выбрался наружу и засадил от досады из винтаря по пустоте.