— Нет, я спрашиваю, к чему вы его мне рассказали?

— Ну как к чему рассказал?.. Да ни к чему, собственно. Просто так. Занятным показалось, что все там вот так вот, а я — вот этак. Не так, как все. Показалось занятным, вот и рассказал. Просто так. А что?

Грин, не будучи глупцом, прекрасно понимал, что полковник его прощупывает. Поэтому, старательно отводя глаза, тихо произнес:

— Да ничего. Подумал, рассказ со смыслом.

— Со смыслом? — притворно удивился Харднетт и продолжил игру в кошки-мышки. — С каким еще смыслом? С тем, что наше правое дело зачастую требует от нас идти вопреки общепринятым представлениям о добре и зле?

— Ну вроде того.

— А зачем, майор, мне об этом так издалека и столь иносказательно?

— Ну мало ли… — Грин вновь уставился в окно. — Всякое случается.

— Да брось ты! Стал бы я тебе мозги пудрить. Ты же не мальчик. Ты уже целый майор. Глыба. Скала! — Харднетт вдруг с силой ударил по столу, а когда Грин оглянулся на звук, поймал его взгляд, подмигнул и спросил все тем же дружеским тоном: — Или сбоит? А? Колись, майор. Сомнения по ночам подкрадываются? Сжимается иной раз сердечко от ощущения, что сел не на тот лайнер. Бывает?

— Начистоту?

— Конечно.

— Бывает, — признался Грин.

Харднетт откинулся на спинку кресла и удрученно покачал головой:

— Похоже, звезды встали раком.

— Что? — не понял майор.

— Звезды, говорю, расположились нынче как-то криво. Иначе и не объяснить, отчего в последние дни и двух часов не проходит, чтоб я не наткнулся на очередную сложноорганизованную душу. — Полковник хохотнул. — Впрочем, быть может, все оттого, что я и сам не так уж прост. А чудак чудака, как говорится, видит издалека.

— Извините, что напрягаю. Я знаю, разговоры на подобные темы между сотрудниками Комиссии не приветствуются, но мне тут больше не с кем. Не с гражданскими же об этом… Сами понимаете, что они о нас могут подумать.

— Представляю. И не извиняйся. Я хоть и чиновник, но не чинуша. Живой человек. Понимаю, как тяжело быть рыцарем плаща и кинжала с интеллектуальными амбициями. Вот тебе моя жилетка — рыдай.

— Видите ли, господин полковник… — начал было Грин но вдруг осекся. Смущенно опустил глаза и уставился на носки своих ошеломляюще белых, без единого пятнышка, туфель.

«Главное, чтобы в обморок не упал», — подумал Харднетт и обронил: