Человеческий мозг привык работать в узком русле человеческой логики, а мощный «Фемто-четыре» привнесет нечеловеческие алгоритмы и законы, абсолютно правильные и логичные, мой разум это примет моментально и без критики, а это конец, конец всему.

Сейчас временами почти терял сознание, вокруг странно светящаяся темнота, какой-то иной спектр, я догадывался, что мозг старательно интегрирует в себя нейроморфный чип, а это значит, начинаю видеть во всем диапазоне, от гамма-лучей до вообще странных, о существовании которых наука даже не догадывается, словно вообще не принадлежат нашей вселенной или существовавших до бигбанга.

Вообще-то ай-ай именно так и видит, даже делает снимки, а также с чудовищной скоростью, буквально мгновенно, обрабатывает их, но сейчас его связи встраиваются в мой мозг, а тот старается адаптировать пришельца, мозг уже горит, словно под череп вливают расплавленное олово.

Смутно понимаю, начался конфликт между машинной логикой и человеческим сознанием, что опирается на древнейшие инстинкты, а те не поддаются никакой логике, законности и правильности…

Я задыхался от жгучей боли, перед внутренним взором открываются чудовищно прекрасные картины вселенной, микромира, квантовой упорядоченности, там тоже, оказывается, есть логика и предсказуемость, но когда больно моему животному телу, то гори оно все пропадом, я хочу прекратить эту боль любой ценой…

Терпи, сказала моя то ли животная суть, то ли холодный разум, иногда они работают плечом к плечу, ты уже видишь то, чего не могут другие.

Я терпел, свое тело тоже чувствую иначе, это целая вселенная, с квадриллионами только нервных клеток и квинтиллионом связей между ними, во всей нашей галактике нет столько атомов, как нервных узлов в моем мизинце, и все это противится вторжению нейроморфных связей, а я уговариваю, что пришел не враг, а друг, как большинство живущих в нашем теле бактерий и вирусов, что хоть и чужие, но свои…

Выныривал я с нечеловеческими усилиями, принуждая вернуться в простенький мир, в котором родился и жил, не подозревая о его крайней серости и предельной примитивности.

Комната с низким потолком, аппаратура, которая только что казалась ультранавороченной, а сейчас не сложнее веника, Сокол, Валентайн, Карпов, Шенгальц, Уткин, Диана, все исхудавшие за ночь, с ввалившимися глазами, смотрят с жалостью, как на онкобольного, проживающего последние часы жизни.

Южалин и Барышников с другой стороны кресла всматриваются в мое лицо с тревогой, Марго вскочила и ходит по кабинету, заламывая руки, как тургеневская девушка.