Она любит посвежее. А я… не имею времени, чтобы дать этому фрукту созреть.

Грифон внутри меня расправил крылья, почувствовав сладкий вкус человека. Я слишком долго морил себя голодом, и теперь, получив пищу, почувствовал: силы возвращаются. Пусть даже я и близко не наелся, но телу стало лучше.

Мать вышла из толпы вампиров, зверствующих над телом убитой. С ее подбородка капала кровь.

— Ты умеешь разогревать святую кровь, демон, — одобрительно сказала она, присаживаясь рядом на подушки.

— Странная похвала, — вяло отозвался я, чувствуя, как голод отступает и понемногу разум становится чище.

— Твое тело и ты сам тоже странный. Демон, и в то же время — не совсем. Кто такой?

— Не знаю. Честно.

— Может, хочешь моего совета? — слепая Мать коснулась моего плеча. — Не голодай. Я видела, что ты делал. Ты голоден. Это сводит с ума. Уничтожает не только тебя самого, но и твое будущее. Питайся как можно лучше. Даже если боишься вместе с пищей принять в себя что-то чужеродное. Лучше быть чужаком, чем безумцем.

— У тебя нет глаз. Откуда же ты все это знаешь? — спросил я. — Тебе кто-то рассказывает?

— Дьявол. Он есть в каждом нечистом. Его слова легонько нашептывают. Но я не скажу, что он говорил про тебя. Это тайна. Пусть он сам раскроет ее.

— И на том спасибо. Думаю, мне пора уходить, — я поднялся. — Отпустишь?

— Ступай. Не обижайся за то, что впустила в тебя яд. Он скоро выйдет из тела, только дай ему время.

— Благодарю за гостеприимство.

Обернувшись напоследок, я заметил, как мало в зале мужских тел. Почему-то это вызвало во мне усмешку. Хотя я сам не мог понять, что в этом забавного.

Глава 32: Линия жизни

Глава 32: Линия жизни

Ближе к вечеру пошел снег. Легко и непринужденно, белоснежные пушинки освящали улицы, пропахшие паникой. Первую даму города искали везде. Разъяренный управитель назначил за ее спасение крупную сумму. На стены развешивали драные клочки пергамента, на которых было кое-как перерисовано лицо убитой мною. Я смотрел на чернильные глаза и видел в них голубизну. Неряшливо нарисованные распятия напоминали мне о нежных рубцах, покрывавших кожу крестной матери. И истеричные приписки «Сотня мудрий за мать Эйлирду!» вызывали во мне усмешку. Каково это — видеть, как ищут того, что уже разлагается внутри тебя? Хочется выйти на площадь, развести руки и сказать: «Она во мне». Посмотреть на лица, озаренные ужасом и отвращением. Но увы, мне приходится сдерживаться. В этом городе нужно сделать еще пару дел.

Ожидая Яна, я думал об Алисе. И чем больше проходило времени, тем больше я понимал. Сложно оценить кого-то, кто всегда рядом. Но стоит ему пропасть надолго, как лоскуты картины укладываются в нужном порядке. И ты начинаешь вынашивать собственный взгляд. Искренний. Хотя я обвинял себя в паранойе, с каждой проведенной под снежащим небом секундой я все больше убеждался в двуличности Алисы. Что бы она ни говорила, я нащупал скважину ее второго дна. Осталось подобрать ключ. Но это вопрос времени.