Собираясь протереть лицо, чтобы сбросить с себя остатки вялости, я невольно вскрикнул:

— Моя рука!

Она вся, от кончиков пальцев до предплечья, была покрыта шрамами от ожогов. С другой дела обстояли получше, но не намного. Вспомнив события, после которых я отключился, мне оставалось лишь скривиться и принять новое уродство на своем теле. «Надеюсь, эти твари до конца сгорели и больше не вернутся. Вряд ли мне будут к лицу новые рубцы».

Валькирия сидела в противоположном от меня углу, растирая ладони, но — не открывая глаз.

— Эй, красавица! — позвал я, пытаясь обратить на себя внимание, которым меня почему-то обделяли. — Не могла бы ты подсказать время?

— Сейчас день, — сухо ответила Валькирия.

— Большое спасибо, — вздохнул я, откидываясь обратно на импровизированную лежанку — на самом деле, сидение. — Значит, торчать здесь придется долго. А не подскажешь, кто из вас, двоих, вытащил из моего кармана ключ от кареты? Мы ведь заперты?

Хотя вопрос, конечно же, был риторическим. Блонда покрылась румянцем и плотнее сжала веки. Ее губы едва слышно шепнули:

— Я.

— Большо-о-ое спаси-и-ибо, — нараспев растянул я, укладывая предплечье на лицо и прикрывая им глаза. — Хотя, все же лучше, чем мерзнуть на холоде.

— Ты убил своих друзей.

— А? — я приподнялся, вперив взгляд в Валькирию. — Что ты сказала?

— Они ведь были твоими друзьями. Я слышала это, когда они кричали в огне.

— Хм. Может, и были. Тебе-то какое дело?

— Не понимаю, как можно было так поступить.

Я вздохнул и снова лег, уперев взгляд в потолок. А вампириха без конца шептала: «Рука, рука, рука». Меня задели слова Валькирии. Главным образом потому, что она совершенно ничего не понимает ни в моей жизни, ни в чьей-либо еще. Для нее, может, слова «человек» и «друг» — синонимы слова «неприкосновенный». Она вовсе не понимает, насколько это широкие понятия. Я мог бы назвать себя другом Ливера. Но не того призрака, который пришел разорвать мое тело. И даже если это был мой друг — он явно выбрал не лучший способ приветствия.

Говорить что-либо было бессмысленно. Я слабо верил, что оправдания имеют вес. Особенно перед Валькирией. Существом, несомненно, воспитывавшемся в благородстве и чести. Неуклонно следовать заповедям Фрейи… и устаревшим догмам морали.

Все же, меня прорвало.

— Хватит думать, что тебе виднее. То, что у тебя есть крылья и ты привыкла многое наблюдать с высоты птичьего полета, не значит, что у тебя обзор лучше. Я не могу летать, но для меня очевидно — если кто-то пришел меня убить, надо убить его первым. Так заведено в том мире, в котором я родился.