Зря я подумал о выстреле, видит Бог, зря! Когда, запыхавшись, я подбегал к окну, оно озарилось изнутри оранжевой вспышкой. Стрельба продолжилась, в закрытом помещении от грохота, должно быть, все оглохли.

Знакомый звук: кольт «Молния» тридцать восьмого калибра. Такой же сжимала моя рука. Шансер мисс Шиммер! Хвала Господу, она жива! Лишь сейчас я понял, что взмок не столько от бега, сколько от страха опоздать.

Тень за оконным стеклом я заметил в последний момент — и едва успел закрыть лицо руками. Окно взорвалось фейерверком осколков, меня сшибло с ног. Револьвер ожил, скользкой форелью вывернулся из пальцев…

Что осталось Саймону Куперу? Лишь проводить взглядом тёмную фигуру, уносящуюся прочь. Взгляд шансфайтера привычно расчертил беглеца на области вразумления и ниспровержения, раскрасил в багрянец и пурпур, черноту ночи и белизну горных снегов. Кем бы он ни был, этот беглец, он был человек, рождённый отцом и матерью. И он исчез в ночи быстрее, чем я успел достать «Фронтир» из второй кобуры.

Я поднялся на ноги.

Свет луны превращал осколки стекла, торчавшие из рамы, в острые клыки зверя из бездны. За ними зияла дымная глотка. В дыму медленно оседал на пол некто, облитый молоком с головы до ног. Джошуа Редман, заместитель шерифа. Кто ещё, как не он?

«Они улучшают нас, — сказал я днём, беседуя с мисс Шиммер. — Так водолаз готовит костюм. Когда скафандр готов, разметка исчезает, сменяется ослепительной белизной. Такой костюм неуязвим для шансера…»

Я шагнул ближе.

Ага, вон мисс Шиммер. В углу — громила с кольтом; вероятно, второй помощник. Все живы, кажется, на сей раз обошлось. Кавардак, бедлам: тумбочка перевёрнута, зеркало упало, разбилось. Суеверные люди утверждают, что зеркала бьются к несчастью. Будь я суеверен…

Я же говорил: всё когда-то случается впервые.

Он шёл прямо на меня. Он кричал. Кричал так, что у меня едва не лопнула моя бедная голова. Ложная душа! Та самая, которую я видел на площади, возле конторы шерифа. Пиявка, присосавшаяся к мистеру Редману.

Никогда прежде ложная душа не наступала на меня. Никогда она не вела себя с отчаянной решимостью существа, которому нечего терять. Они убегали, прятались. Лопались и расточались от выстрелов «Молнии» и «Фронтира», от благословений и раскаяний.

Кричали ли они? О да!

Они кричали, умирая. В их воплях не было ничего членораздельного — лишь боль и ужас. Эти отчаянные вопли до сих пор звучат у меня в ушах. Сердце моё исполняется жалости, но дух остаётся твёрд: я выбрал свою стезю и не сверну с неё. Человек не должен иметь две души, пусть даже одна из них обретается снаружи.