Глава 21

Зеркало прошлых времен

Вскоре повествование было продолжено.

«…Я очнулся в полной темноте. Мне долго не удавалось понять, где я нахожусь. Потом мне захотелось по-маленькому. Я сел на кровати, опустил ноги на холодный пол. Ступни автоматически нырнули в шлепанцы. Они были жесткие и неприятные на ощупь, но тело помнило, где они должны находиться. Сама собой возникла мысли, что надо указать Татьяне на недосмотр. Я доковылял до параши, окончательно утвердившись в мысли, где я и кто я.

Сразу стало понятно: мне снился кошмар, в котором я был мальчиком из Владимира, сыном архивариуса. Как в настоящем кошмаре, пласты времени причудливо перемешивались, образуя алогичную логику пространства сна. Но, несмотря на тревожные ночные видения, чувствовал я себя весьма неплохо для своих 183 лет.

Если бы так чувствовать себя и днем, то, пожалуй, можно было бы энергично попенять Борису Васильевичу, внуку Юли и Бориса, то бишь моему правнуку, на плохое управление. А заодно и напомнить, что его отца, Василия, стали звать князем скорей для удобства, в тяжелые времена, когда Владимиру требовался военный вождь. Да чего воздух сотрясать, надо просто турнуть его коленом под зад…

Собственно, и нынче не до народовластия, но все наше общество прямым ходом скатилось в кабально-феодальные времена со всеми вытекающими отсюда последствиями. Удивительно, как быстро люди, привыкшие к свободе, прогнулись по-холопски. Их дети уже родились в такой позиции. А внуки стали вполне готовы к употреблению в лучших традициях «золотого осьмнадцатого» века, словно крепостное рабство на этой земле и не отменялось. «А собственно, оно и не отменялось, – с раздражением подумал я, – несмотря на «просвещение», «прогресс», «революцию» и «перестройку». А с ростом городов, реформой экономики и медийным прессингом оно стало абсолютным.

Укладываясь обратно в теплую кровать, я вдруг подумал, как славно было бы стать вот таким крепким и решительным парнем, каким я был во сне, а не обветшалым Пророком, тихо угасающим в фокусе спецотражателей, без которых он больше не может жить…»

Эндфилд опять поразился работе ума, который, отсекая не вписывающиеся факты, лепил правдоподобные, но в корне неверные модели мира. Но вот слова про крепостничество заставили его задуматься. Ведь действительно, жребий ординарного человека – самое настоящее рабство: трудиться наемным работником, жить на съемных квартирах и во всем зависеть от доброй воли государства, которая не могла быть названа «доброй» даже с натяжкой.

Джек, отметив, что и теперь мало что изменилось, продолжил чтение.