У осознания нет кожи.

Нет кулаков или пальцев.

Нет рук.

Сколь многим приходится пренебречь.

Мальчик наблюдает за ним, разглядывающим беспредельную чашу ночи, – наблюдает, как он… течет.

– Итак, – шепчет он, – удалось ли тебе преуспеть?

Часть слышит. Часть отвечает:

– Все, чему я научил тебя, – ложь.

«И все, что ты знаешь, – безмолвно шепчет еще одна, – и все, что ты есть».

И еще одна…

И еще.

Они уступили старому волшебнику выбор пути, проследовав на север вдоль огромной долины, избегая пока что покидать горы.

– Далее раскинулась Куниюрия, – объяснил он, – и полчища шранков.

Смысл был ясен…

И неразличим.

Злодеяние, – приняла часть, как аксиому, – злодеяние отделяет невинность от невежества.

Они – все четверо – сидели на скальном выступе, скрестив ноги и касаясь друг друга коленями, и взирали на черные бархатные складки очередной раскинувшейся перед ними долины. Небольшая сосенка жалась к голому камню утеса, подпирая его обломанными рогами своих ветвей. От холода дыхание путников вырывалось облачками пара, которые тут же смешивались друг с другом. Старый волшебник еще не сумел даже осознать, не говоря уж о том, чтобы принять произошедшее. Левой рукой он достал ревностно оберегаемый им небольшой мешочек. Жалкий всплеск алчности мелькнул в его взгляде, жадности почти что детской, но растущей и простирающейся так далеко, что казалось, вспышка эта готова озарить собою весь горизонт.