Единственным Предназначением.

Вот почему, Сестра, вот почему я готов подставить горло под клинок твоего суждения. Вот почему готов сделаться твоим рабом. Ибо, не считая смерти, ты, Анасуримбор Мимара, приемная дочь Анасуримбора Келлхуса, моего отца, ты, Сестра, и есть Кратчайший Путь.

Абсолют обретается в глубинах твоего взора. Ты, рожденное в миру недоразумение – слабая, беременная, преследуемая королями и народами, – ты и есть подлинный Гвоздь Бытия, крюк, на котором подвешено все сущее.

И поэтому я преклоняю колени, ожидающий и готовый принять смерть или озарение – не имеет значения, что именно…

Ибо я наконец узнаю.

Разрезы, и разрезы, и разрезы.

Часть, один из сотни камней, преклоняет колени перед нею, Анасуримбор Мимарой, и видит, как оно восстает, поднимается… словно жидкий свинец вливается в тряпичный сосуд смертной плоти, покой, столь же абсолютный, как само небытие.

Ноль.

Шранчий визг где-то во тьме, воздух, смердящий по́том и гнилым дыханием, свист тесаков, повергающий братьев в безумный страх. Шлепки босых ног по камням.

Ноль, разверзающийся Оком.

Чернота – вязкая и первобытная. Точка, скользящая внутри этой тьмы, рисует линии и описывает кривые. Крики распространяются, как огонь по склону высушенного солнцем холма.

Красота, состоящая не из животных или растительных форм, но из самой безмятежности, будто бы треск, грохот и скрип громадных механизмов утихли, вдруг умалившись до перестука столь же легкого, как поступь мышиных лапок.

Точка бурлит осознанием. Ведет речи, витиевато повествует о выкорчеванных кривыми тесаками ребрах, о выпущенных кишках и выбитых напрочь зубах, о конечностях, выброшенных за ненадобностью и, крутясь, улетающих в пустоту.

Выживший смотрит и видит ложь, ставшую зримой.

Разрезы, и разрезы, и разрезы.

«Суди нас», – шепчет часть.

Вознеси нас.

Или низвергни.

Анасуримбор Мимара стоит, возвышаясь над ним туманным ореолом из волос и плоти, объятым Оком Судии. Предлогом. Поводом…