Они вскрыли бы ему череп, если б не пала Ишуаль. Мальчишку распластали бы и утыкали иглами, как происходило это с прочими неполноценными индивидуумами, и использовали бы его для исследования нюансов и подробностей какого-либо из запретных чувств. Он оказался бы живым экспонатом, пригвожденным к доске, словно чучело, демонстрирующее и позволяющее прочим дунианам изучить внешние проявления внутренних слабостей.

Поначалу всегда было легко.

– Я не могу дышать.

Он вел свой убийственный танец, скользя через вязкую, ослепляющую черноту, пробираясь сквозь рубящие тесаки, пробираясь и пробираясь, до тех пор пока не кончатся силы…

– Это страх?

Иногда он мог остановиться и удерживать занятое место, возводя перед собой целые валы из плоти. А иногда мог бежать, но не прочь от этих созданий, а вместе с ними, ибо научился подражать им, имитируя ритм их подпрыгивающей походки, фырканье губами, их пронзительные вопли, подобные крикам существ, с которых заживо сдирают кожу, – все, кроме исходящего от них смрада. И это приводило их к самым вершинам неистовства – чувствуя меж себя нечто почти человеческое, они начинали кромсать саму темноту, пронзая когтями и лезвиями пустое пространство, убивая друг друга…

Да. Скажи мне, что ты чувствуешь?

Уже тогда он понимал.

Меня трясет. Я задыхаюсь.

Уже тогда он знал, что Причина не была дунианским Первым Принципом.

И что еще?

А Логос и того меньше.

Мои глаза плачут… плачут от того, что недостаточно света!

Они сосредоточились на этих вещах лишь потому, что смогли их увидеть. Уже тогда он понимал это.