«Она говорит, – прошептала часть из темноты, – что ты намеревался убить ее».

«Попроси ее, – ответствовала другая, – взглянуть на меня, когда я буду объясняться».

Мальчик протянул свою крабью руку, коснувшись поросли золотарника, и Выживший ощутил вдруг, как раскрывшиеся лепестки щекочут его собственную ладонь…

А еще он ощутил нечто большее. Непостижимо большее.

Абсолют.

Выберем любую точку – не имеет значения, какую именно.

Дунианин понимал, что единственный способ, которым эту точку можно сделать мерой окружающего пространства, заключался в том, чтобы обозначить ее как нулевую, назвать ее нулем, отсутствием какой-либо величины, что тем самым привязывает к себе бесчисленное множество всех величин. Ноль… Ноль, что был источником и центром каждой бесконечности.

И пребывал повсюду.

И поскольку ноль пребывал всюду, мера тоже пребывала всюду – как подсчет, арифметика. Стоит подчиниться чьему-то правилу, и ты сможешь мерить той мерой, которой меряет он сам. Ноль был не просто ничем; он был тождеством, отсутствием различий, а отсутствие различий есть единообразие.

Поэтому Выживший стал называть этот новый принцип Нулем, ибо питал недоверие к названию, которым для его обозначения пользовался старый волшебник…

Бог.

Величайшей ошибкой дуниан, понимал он теперь, было воспринимать Абсолют как нечто пассивное, думать о нем как о пустоте, немой и безучастной, поколениями ожидающей их прибытия. Величайшей ошибкой мирских людей, понимал он, было воспринимать Абсолют как нечто активное, думать о нем как о лестном подобии их собственных душ. Таково назначение Нуля – быть чем-то, чего нет, чем-то, что стягивает, сжимает все сущее, все источники и направления в единственную точку, в Одно. Чем-то, что повелевает всеми мерами не через своевольное распределение силы, но согласно устройству системы…

Логос.

Бог, что был Бытием. Бог, которым могла стать любая душа, хотя бы лишь для единственного прозрения.

Нулевой Бог. Отсутствие, являвшееся мерой всего Творения. Принцип, смотрящий глазами Мимары…

И собирающийся измерить его самого.

Разрезы, и разрезы, и разрезы…

Гора воздвиглась меж ними и заходящим солнцем, грубая основа, устремленная в небеса. Ниже потоки пенящейся воды прорывались сквозь теснину, змеясь в расселинах и трещинах, избороздивших сами корни гор. Мальчик, сидя, жался к огню, в его глазах плясали крохотные отражения языков пламени, лицо полыхало багрянцем, как и запятнанные закатными цветами вечерние дали за его спиной. Старый волшебник и беременная женщина, ссорясь, стояли выше, на гранитном выступе, выгнувшемся над лагерем подобно огромному дремлющему коту.