Держа в руках, как замечает часть, колдовской клинок.

Скулит терзающая чернота. Выбор пути и следование ему. Сплетение линий, слишком смертоносных, чтобы быть реальными. Угрозы, отделенные, вырванные из общего потока, сжатые пальцами и погашенные, словно свечные фитили.

Так много разрезов.

Ноль трепещет и вибрирует в объятиях смертной плоти. Плоти женщины.

Слишком много.

– Ты сломлен, – всхлипывает она, – так же как я.

Часть вытягивается и охватывает тонкую руку с ножом.

«Суди нас, – шепчет часть, – заверши вековую войну меж нами».

Разрезы, и разрезы, и разрезы.

Нож звенит о камень. А она теперь стоит рядом с ним на коленях и обнимает его так крепко, что он чувствует, как ее раздутый живот вжимается в его ввалившееся чрево. Часть насчитывает четыре бьющихся сердца: одно, мужское, стучит редко и тяжко, другое, женское, быстро и поверхностно, еще два, нерожденных, трепещут в ее утробе. Она дышит ему прямо в шею, и часть отслеживает расползающееся по его коже теплое, влажное пятно. Женщина дрожит.

«Я потерян», – шепчет часть.

И хотя лицо ее уткнулось в его плечо прямо у шеи – взор недвижим. Он все так же изучает, разглядывая его с беспредельностью постижения, исходящей из памяти о том месте, где прежде были ее глаза.

– Да, – молвит она. – Как и мы.

Ноль, взирающий из ниоткуда, показывает ему его собственную меру и то, как сильно, гибельно заблуждались дуниане.

Всю меру безумия Кратчайшего Пути.

– Я проклят.

Ее маленькие кулачки узлами крутят его рубаху, едва не свивая веревки из ткани. Мальчик смотрит на них, оставаясь непроницаемым и безупречным.

– Я прощаю тебя, – выкрикивает она ему в плечо.

– Я прощаю.