– Нет!
– Ненависть… Да… Ты не видишь этого, потому что все еще слаб. Ты не видишь этого, потому что все еще жив, – он прижимает два толстых пальца к своему виску, – здесь… Ясный взор изменяет тебе, и поэтому ты выдумываешь какие-то оправдания, прикрываешься неведением, рассказываешь сказки! Ты прячешься от истины, которая звучит в твоем голосе, скрываешься за дурацкими отговорками, стремишься как-то очистить себя. Но я-то вижу это четко и ясно – так же ясно, как видят дуниане. Ненависть, Заветник! Ненависть привела тебя сюда!
– Да, я ненавижу! – кричит Ахкеймион, плюясь и харкая кровью. – Не отрицаю! Я ненавижу Келлхуса – это так! Но моя ненависть к Консульту еще сильнее!
Король варваров отпускает его.
– А что насчет обид и оскорблений, нанесенных тебе самому? – давит Ахкеймион. – Что насчет Сарцелла? Шпиона-оборотня, убившего Серве? Твою наложницу? Твою добычу?
Кажется, что эти слова уязвляют варвара так, будто его ножом ударили в горло.
– И кто из нас мышь в чьем-то кармане? – продолжает Ахкеймион с желчной яростью в голосе. Кровь струей течет из его носа, собираясь сгустками и путаясь в бороде. – Кто из нас дешевка?
Огромная черная фигура разглядывает его.
– При чем тут дешевка, – скрипит он, – если это они делают то, что я им скажу?
На один удар сердца она действительно готова поверить, что величие и могущество скюльвендской злобы на самом деле простираются столь далеко. Ахкеймион не может видеть того, что видит она, и тем не менее кажется, он тоже знает, понимает какой-то сумрачностью своего сердца, что стоящий перед ним человек есть нечто намного большее, чем обломок самого себя. Что он скорее могучий осколок… что он обладал бы душой подлинного героя, если бы не Анасуримбор Моэнгхус…
Если бы не дунианин.
– Но что же будет со всем миром? – протестует волшебник.
– С миром? Пф-ф-ф! Да гори он огнем! Пусть младенцы висят на деревьях, как листья! Пусть вопли ваших городов взовьются до небес и расколют их вдребезги!