— Я не могу сказать это, — упирался Хьюмэн.

— Почему? — спросил Эндер.

— Дайте я попробую, — вмешалась Уанда. — Хьюмэн, ты не можешь сказать, потому что боишься, или потому, что для этого нет слов?

— Нет слов. Мы не можем сказать, что брат приказывает жене или что жена просит брата, только наоборот.

Уанда улыбнулась Эндеру.

— Дело не в нравах, Глашатай, — в языке.

— Разве они не понимают твой язык, Хьюмэн? — спросил Эндер.

— В месте, где рождаются, нельзя говорить на «языке братьев», — ответил Хьюмэн.

— Скажи, что мои слова нельзя перевести на «язык жен», только на «язык братьев», и скажи ей еще, что я прошу, чтобы тебе было разрешено переводить мои слова на «язык братьев».

— От тебя одни проблемы, Глашатай, — сказал Хьюмэн. Он повернулся и заговорил с Крикливой.

Внезапно поляна наполнилась звуками «языка жен», не меньше десятка разных песен, как будто на распевке хора.

— Глашатай, — сказала Уанда, — вы нарушили почти все правила практической антропологии.

— И какие я пропустил?

— Единственное, что я могу сейчас придумать, — это то, что вы до сих пор никого из них не убили.

— Ты забываешь об одном, — возразил Эндер. — Я не ученый, который пришел изучать их. Я посланник, который пришел заключить с ними договор.

Так же неожиданно жены умолкли. Крикливая вышла из своего дома и прошла на середину поляны, встав совсем рядом с огромным деревом. Она запела.

Хьюмэн ответил ей на «языке братьев». Уанда тихо переводила суть сказанного:

— Он рассказывает то, что вы сказали, что вы пришли как равный.

И опять жены заговорили все враз.

— Как, по-твоему, они отреагируют? — спросила Эла.