Мечась полуслепыми глазами по парку – пенсне слетело с носа в неловкой битве, – он увидел скачками приближавшееся к нему размытое пятно, и по мере этого кроличьего приближения оно определялось в фигуру высокой женщины в очках. Она что-то кричала в телефон на незнакомом языке, но слово «полиция» одинаково почти на всех языках.

Испугавшись вызванных полицейских, Объятельница немного ослабила хватку, и мистер Хинч смог чуть вдохнуть. И этот глоток воздуха проник в его мозг, как свет – в тёмный угол: боже, что я творю?

Он отстранил от себя извивавшегося ребёнка, на вытянутых руках с изумлением и состраданием таращась на него. И с благодарностью взглянул прямо в глаза подбежавшей иностранке.

Да, он часто видел её тут: вечно сидит на правой скамейке или валяется на животе на траве с большой тетрадью на кольцах.

Она протянула руки, и Объятельница, не в силах противостоять яви этого жеста, руками Доминика Хинча отдала ребёнка женщине.

К ним через газоны бежали служащие парка в форменных накидках, но полицейская сирена уже тоже звучала, казалось, повсюду вокруг, как будто они стояли внутри воющего торнадо. Мистер Хинч поморщился: голову прошивали стократно умноженные болью звуки сирены, рыданий младенца, непонятных ему слов служащих: «Месье, оставайтесь на месте!»

Он зажал уши руками, но тесноватый в плечах камзол сократил движение до смешного: как будто он приложил ладони от ужаса к щекам. Его роскошный, гладко-атласный утром, двухкилограммовый, бело-алый с серыми присосками осьминог в качестве жабо издох и тоже опустил все свои щупальца. Мистер Хинч снял его и не глядя обронил в траву.

Женщина отдала ребёнка подошедшей полицейской и подняла из-под скамейки отлетевшее невесомое пенсне мистера Хинча. Протянула ему.

Он с сомнением посмотрел на поблёскивающие стёклышки: насколько надо ему видеть, что он натворил? – и взял их.

Странное дело. В его раздумьях о старении преобладали положительные моменты: он живёт один и никого не станет раздражать ни оплывающей плотью, ни теряющим остроту умом. Но при этом иногда сожалел, что в силу присущего ему образа жизни, если бы он заболел, к примеру взять, меланомой, и его спина покрылась бы её розовыми, серыми и чёрными суккулентами, некому было бы сказать ему: Никки, знаешь, сходи к врачу, покажи эту дрянь, просто для нашего с тобой спокойствия.

То есть он боялся заболеть раком и узнать об этом, уже когда – и если – начал бы смердеть.

И вот: его плоть гладка и туга. Но он болен.

Он болен Объятельницей, но некому оказалось пробудить его от кошмара.