И он, вовсе не идеал и не ангел, а тот еще подарочек, в свой последний миг оказался достоин самой пылкой любви.

Во мне вспыхнула сумасшедшая гордость – ведь я люблю лучшего, отважнейшего, благороднейшего в мире, а это мало кому из женщин по плечу.

Внезапно я поняла, что должна сделать. Эта мысль показалась мне на изумление логичной. Душа обрадовалась – как, оказывается, все просто!

Никогда, наверно, я не любила его так сильно, как в эту минуту, – постаревшего, израненного и обреченного. Поэтому мне оставалось одно – лечь и умереть вместе с ним.

– Нет! Нет! – воскликнул Ингус. – Ты ведь можешь все переиграть! Соберись с силами, начни сначала! Это в твоей власти! Не позволяй Паризьене рассказывать ему о Вандее и бесстрашных батальонах Сантерра, о площади, на которой будут танцевать!

– А что же будет вместо этого? – с внезапным интересом спросил Сергей.

– Да разве она не сочинит? – изумился путис. – Она же – со-чи-ни-тель-ни-ца! Пусть Адель споет не «Марсельезу», а что-нибудь другое! Мало ли песен?..

– Нет, Паризьена, ты споешь именно «Марсельезу», – тихо и упрямо приказал Сергей. – Я так хочу. Я с ней свою жизнь прожил… Вы хотите что-то изменить в прожитой жизни?

– Если бы мы могли… – прошептала я, с ненавистью глядя на Ингуса. – Если бы могли!..

– Был пир… – просветленно и мечтательно произнес Сергей. – Звенели бокалы, мы пили за вольность… И ни за что иное из этих бокалов более пить нельзя. Понимаешь?

Он улыбнулся стремительной своей улыбкой, и я впервые поняла, почему она у него такая. Он просто нашел свой способ прятать печаль. Быстрый проблеск зубов, молниеносный прищур глаз – почему я так долго принимала их за улыбку?

– Что же, – ответила я, – пьем за вольность!

И осторожно легла рядом с ним в снег. Больше я ничего не могла, только умереть – вот так, с ним рядом.

Над головой было январское небо. Вызвездило – к морозу… И вдруг из облачка над моими губами стало возникать лицо. Близко-близко…

Темные бездонные глаза и навеки счастливая улыбка были на этом маленьком смуглом личике, окруженном вздыбленными в давно пролетевшем танце черными волосами. Волосы так и не улеглись, они все еще словно расстелились на прибитой босыми ногами траве той поляны.

Рингла опустилась рядом, прямо в снег, разбросав пеструю дырявую юбку.

Сергей узнал ее. Но уже не сказал ни слова.

Она склонилась над нами, коснулась тонкими пальцами губ Сергея, его век, провела по бровям. А потом взглянула на меня, и во взгляде был вопрос-упрек, как будто я оставила его умирать одного!

Сейчас мы с ней были на равных.