– Покарай меня Жива, если это не наш новоявленный племяш! – сказал он, тараща налитые кровью глаза и почесывая брюхо. – Эх-хо, вот так гость! Жинка! А ну собирай на стол! И пива!

Алек осторожно покачал гудящей головой, опасаясь, что при неловком движении она свалится с плеч и придется ловить, как кувшин.

– Нет, пива не надо, – невнятно пробормотал он. – Дайте простокваши или сыворотки. И покажите дорогу, где беженцы живут.

Завтрак все-таки пришлось съесть, потом дальний родич названой матери («Шогонар меня зовут, дядька Шон, ежели по-простому») проводил его. Алек как раз соображал, как его занесло в этот околоток городка, когда почувствовал приятное касание в Живе, которое всегда означало одного человека. Он завертел головой.

– Алек!

– У?

– Не хочешь поведать мне, где ты шлялся всю ночь? – Лина уперла руки в боки.

– Не помню.

– Ах, не помнишь?

– Не кричи, у меня голова болит…

– Ах, у тебя голова болит?!

Дядька Шон странно ухмыльнулся и поспешил попрощаться.

– Веди меня, – сказал Алек, патетическим жестом простирая руку, как потом оказалось, в противоположном направлении.

– Я с ног сбилась, разыскивая тебя! – ругалась Лина, таща его за рукав. – Где тебя носило?! Ребята беспокоились…

– А ты? – тихо спросил Алек.

– Что – я? Мне-то что? Хоть вовсе пропади!

Он вдруг обнаружил, что держит ее за руку. Голова кружилась. Девушка сердито сопела, но руку не отдернула.

– Лина.

– А?

– Поругай меня, пожалуйста, еще. Мне так нравится слушать, как ты меня ругаешь.