Волк издевательски скалился.

— Ты, болонка паршивая, похоже, не понимаешь, с кем связываешься, — продолжал накручивать себя Штернберг. Бешенство было сейчас его силой, эта сила покалывала в пальцах напряжённо вытянутой вперёд руки, стекаясь в невидимый жгучий шар, дрожащий над верхней фалангой указательного пальца, в плотный сгусток злобы, энергетический снаряд — который, вырвавшись на свободу, нанесёт по этой твари, кем бы она ни была, удар такой мощности, что все оставшиеся в округе деревья улягутся веером, как при падении метеорита.

Волк внезапно стронулся с места и почти без разбега перемахнул через овраг.

Не отводя от зверя взгляда, Штернберг махнул рукой, будто швырнул гранату. Энергетический удар на мгновение словно вынул из него душу, задействуя все силы его существа. Такой атакой можно было в пыль раскрошить железобетонную стену. Отражению она из-за своей избыточной мощи не подлежала в принципе — но всё же каким-то образом была отражена. Как?.. Это было последнее, о чём успел подумать Штернберг, когда его же собственный энергетический удар швырнул его об землю, и небо взорвалось густой кровавой пеной, чёрные сосны склонились шатром и сознание разнесло на клочья боли, далеко разлетевшиеся по бездне абсолютного ничто.

* * *

В лицо ему тихо падал снег.

— Г-господи. — Штернберг с трудом расклеил губы.

В белом мареве вокруг начинала угадываться какая-то определённость: лицо щекотали лёгкие холодные поцелуи снежных хлопьев, торжественной толпой двигавшихся из бесконечной вышины, отчего казалось, что само небо движется навстречу. Он навзничь лежал в снегу.

— С-санкта Ма… — Не договорив, Штернберг чихнул, уделав кровавыми брызгами воротник шинели. — …И двадцать тысяч арийских шлюх, — внятно закончил он, вытирая подбородок. Руки были на месте, ноги тоже. Боль сковывала всё тело, но её природа была понятна: последствия энергетического удара. «Как из меня дух-то не вышибло», — подивился Штернберг.

Шмыгая кровоточащим носом, он приподнялся на локтях — и тут же от изумления повалился обратно. Прямо на него смотрела молодая женщина. Она стояла поодаль, обеими руками держась за длинную, выше её роста, крепкую палку, и глядела на Штернберга с таким гадливым презрением, словно он был не офицер и экстрасенс, приходящий в сознание после сокрушительного энергетического удара, а пьянчуга, валяющийся в грязной луже рядом со свиньями.

Штернберг с трудом встал, пошатываясь.

Женщина слегка приподняла свой длинный шест, похожий на древко копья без наконечника, и утвердила в снегу прочнее, чтобы вновь на него опереться. Незнакомка была очень высока — ростом, пожалуй, Штернбергу до подбородка, если не выше, — при его-то двух целых и пяти сотых. Она носила нечто вроде короткой, неправильного покроя, накидки из густого серовато-белого меха. Под накидкой — груботканое белое платье чуть ниже колен, подпоясанное широким кожаным ремнём с медными бляхами, смахивающим на музейный экспонат; ноги обуты в меховые сапоги. Женщина была стройна, даже худа (какой-то агрессивной, поджарой худощавостью) и длиннонога, с широкими плечами и широкими сильными бёдрами, очертания которых чётко вырисовывались под платьем. Самым поразительным в незнакомке были роскошные, белые как лён волосы, укрывшие её до самых бёдер подобно второй накидке, и ещё лицо: в светлых, как замёрзшая вода, глазах с косым разрезом, высоких твёрдых скулах, угловатости, первобытной красоте было что-то такое — острое, резкое, царапающее — не то кошачье… не то волчье…