Ан просунул руки под золотой пояс и начал разминать заболевший от смеха живот.

— Многие золотые попросту свихнулись, работая с этими существами на Тибре — сорок четыре. — Он откинулся назад и оперся спиной на стол, задыхаясь и ухмыляясь. — Их отправили домой на терапию. Мы до сих пор не можем напрямую думать об этих чертовых тварях, но мы лучше вас умеем намеренно избегать мыслей на определенную тему; это свойство золотых. Я даже одного такого держал как домашнюю зверушку. Они либо злобные, либо совершенно инертны. У меня был детеныш, очень белый и мягкий.

Ан показал мне руку.

— Вчера он меня укусил и исчез. — На запястье синела припухлость, в середине которой виднелся полумесяц из мелких ранок. — Хорошо еще, что детеныш. Их укусы легко воспаляются.

Полоцки опять принялась пить из моей чашки, а мы с Аном снова расхохотались.

Я шел домой той ночью, и черный кофе плескался у меня в животе.

Есть направления, куда нам путь закрыт. Но стоит выбрать то, которое тебе открыто, и сможешь уйти сколь угодно далеко. Это, кажется, Сэнди сказал? Да, он. В нем что-то такое есть — он чем-то напоминает золотых. Он ищет любые пути, чтобы двигаться дальше.

Я остановился под фонарем и поднес к глазам экологариум. Размножение — это главная или вспомогательная функция? Я подумал с подозрительной ясностью, какая бывает на рассвете после выпитого виски: если вся биосфера с ее экологией — единый организм, то размножение вторично, так же как еда и сон; они поддерживают главные занятия организма, которые заключаются в том, чтобы жить, работать и расти. Я надел цепочку на шею.

Я все еще не протрезвел до конца, и мне было нехорошо. Но я выл от смеха. Скажи, Андрокл, годится ли пьяный хохот, чтобы оплакать всех моих мертвых детей? Может, и нет. Но скажи мне, Рэтлит; скажи, Алегра: есть ли лучший способ проводить в бесконечную ночь моих живых детей, золотых? Не знаю. Знаю только, что смеялся. Потом засунул кулаки в карман-кенгуру и двинулся домой вдоль Края, хрустя гравием, а по левую руку от меня ревел космический ветер.

Нью-Йорк Октябрь 1965 г.

Корона (Перевод В. Кучерявкина)

Корона

(Перевод В. Кучерявкина)

Папаша Бадди слинял на Марс еще до его рождения. Мамаша не выходила из запоев. В свои шестнадцать Бадди уже вкалывал в мастерской по ремонту вертолетов в Сент-Габе под Батон-Ружем[13]. Однажды ему пришло в голову, что будет прикольно взять вертолет, контрабандного бухла, девицу по имени Долорес-Джо, а заодно шестьдесят три доллара и восемьдесят пять центов и махнуть в Новый Орлеан. Ничего из этого ему не принадлежало в каком бы то ни было смысле. Поймали его раньше, чем он успел взлететь с крыши гаража. В суде он наврал про свой возраст, не хотел оказаться в исправительной школе. Разыскали мамашу, но она не сумела вспомнить, когда он родился. (Бадди? Дайте сообразить. Это Лафорд. А Джеймс Роберт Уоррен — я назвала его в честь своего третьего мужа, который тогда с нами не жил, — так вот, маленький Джеймс родился вроде бы в две тысячи тридцать втором. Или в тридцать четвертом… вы уверены, что это Бадди?) Констебль на глаз не дал ему и шестнадцати, но все равно отправил его в тюрьму для взрослых. Там случилось нечто ужасное. Он вышел через три года куда более спокойным и вежливым, однако, если его что-нибудь пугало, становился агрессивным. Вскоре он обрюхатил официантку на шесть лет старше себя. Бадди огорчился и подал эмиграционное заявление на один из спутников Урана. Однако за двадцать лет колониальная экономика успела стабилизироваться. Требования к переселенцам стали гораздо строже, чем во времена его папаши: жить в колониях стало почти респектабельно. Отсидевших туда не брали. Бадди отправился в Нью-Йорк и со временем устроился помощником механика на космодром Кеннеди.