А она ворону не поклонилась даже! Зато Медведю почёт и уважение выказала. Обидчив Вран, может не понравиться ему такое; осторожнее людям со Зверьми надлежит. Как же могла она так…

Медведь поднял лобастую голову, в упор взглянул на ворона. Прокатилась по-над камнями незримая волна, точно вешние воды, из берегов вышедшие.

Были в них и первоцветы, и набухающие почки, и щебет птиц над гнездовьями, и утята, за матерью следующие в первый свой заплыв, и колосящиеся хлеба, и песни косарей да жниц, и вкусный хруст мельничных жерновов, свежую тёплую муку мелящих.

И шелест осенних листьев ощущался в ней, отзываясь не грустью, но радостью – наступил вечер года, трудились деревья, тянулись к солнцу, удлинялись ветки, глубже уходили корни, нелегка была работа, пора и отдохнуть, поспать, когда лягут снега.

И дыхание зимы, но не мертвящей, всё замораживающей, но тоже – весёлой и радостной, ибо когда ценишь тепло домашнего очага и семейный покой, как не под завывание вьюги?..

Всё это прокатилось, перелившись, словно вода через запруду.

Жизнь! Всюду жизнь, и в смерти тоже.

«Моё! – настаивал Вран. – Ибо таков порядок».

«Да, – соглашался Медведь. – Но она – другая. В ней кровь Полоза».

Голоса Зверей, конечно, только чудились замершей Анее. Уже в её собственных мыслях Медведь говорил негромким глубоким басом, а Вран – напротив, резким высоким голосом, словно бы не мужским и не женским.

Наверное, потому, что Врана никто не любит, как и Нетопыря. Боятся, да, но не любят.

А может, ничего такого Звери друг другу и не говорили?

Только Медведь подался вперёд и положил лапу на грудь Предславе.

Отчаянная надежда шевельнулась в Анее, детская, старая – ведь бывает же так в сказках, брызнул мёртвой водою, закрылись раны, брызнул живой – и встал герой, как от сна пробудился!..

Медведь словно почувствовал, вскинул голову, взглянул на Анею сочувственно и чуть ли не виновато. Вздохнул и вновь обратился к ворону:

«Отпусти. Добром».

«О! – обиделся Вран. – А то что?!»

Медведь не сердился. Он огромный и сильный, он несёт на себе всю землю, всех на ней живущих.

Он просто вздохнул, и лапа его чуть сильнее нажала Предславе на грудь.

Туманный образ поднялся над телом павшей волшебницы, и это была та самая Седая, что столько лет наводила страх на всё, лежащее к югу от Карн Дреда.