Но я все-таки сказала именно те слова, потому что сама Мэри была для меня отнюдь не так важна, как то, вернусь ли я на дно бочонка с рыбой.

Мне кажется, у всех нас есть некий встроенный защитный механизм, этакий щит безопасности, и механизм этот включается каждый раз, как мы совершаем глупые ошибки. Мой «щит» включился в то же утро, и я ощущала его как некое, черт бы его побрал, энергетическое поле из плохого научно-фантастического фильма, как некое поле гравитации, втянувшее меня в себя и не отпускавшее. Я встала, так и оставив Мэри, растерянную и, возможно, навсегда разбитую вдребезги, лежать на плиточном полу. Хотя она всегда казалась мне чем-то вроде хрупкой хрустальной вазы, качающейся на самом краешке каминной полки и готовой упасть и разлететься в пыль, как только испорченные расшалившиеся дети, играющие рядом, случайно ее столкнут, даже не подумав о том, какой ущерб способны нанести слишком резкий взмах руки или слишком быстрый поворот головы. Я немного постояла над ней и пошла прочь, твердо сказав себе: я лучше умру, чем стану такой, как Мэри.

Все так и было. Вот только вслух я сказала нечто куда более отвратительное. Да, именно вслух, а не про себя.

После этого случая Мэри словно превратилась в призрак, так что никто из нас не удивился, когда она вдруг совсем исчезла.

Нет, исчезла не так, как исчезают настоящие призраки — я в подобное дерьмо не верила. Просто в один прекрасный день в декабре Мэри перестала ходить в школу. И лишь через неделю на общем утреннем построении нам объявили, что она заболела.

Кто-то говорил, что у нее пневмония. Кто-то утверждал, что рак. А грубые мальчишки из футбольной команды распустили мерзкую сплетню о том, что Мэри однажды утром посмотрелась в зеркало и, увидев свое отражение, умерла от испуга. Поскольку в нашей школе учились только старшеклассники, на похороны Мэри пошли все, в том числе и сплетники — директор сам вручил всем приглашения.

Вот что запомнилось мне об этом дне.

Я села в церкви на самую дальнюю скамью в левом углу, и мне как-то не слишком хотелось видеть, как войдут в церковь родители Мэри; а уж приближаться к гробу я определенно не собиралась. Гроб был простой, деревянный, покрытый лаком, чтобы выглядел хоть чуточку подороже. Я сидела, сгорбившись, и рассматривала собственные руки, сборник церковных гимнов, лежавший на подставке, скамеечку для коленопреклонений, которая поскрипывала, когда я непроизвольно начинала покачивать ее ногой. А потом я изо всех сил старалась не думать о том, что тело Мэри лежит в этом некрасивом ящике, когда пятеро ее братьев подняли гроб и понесли его к выходу; все они плакали как дети.