Форкерей стал вещать, и в его голосе проскользнула, как мне почудилось, мельчайшая нотка довольства.
– Мы сможем пройти самое большее две или три комнаты. Дальше не пустят скафандры.
Он мог бы этого и не говорить. Последние три или четыре помещения, преодоленные группой, наглядно показали, что мы приближаемся к некоему пределу. Хитроумная внутренняя архитектура Шпиля словно стремилась лишить нас наших громоздких, объемистых скафандров. Через последнюю дверь мы все, кроме Хирц, которой повезло с ростом, едва протиснулись.
– Значит, пора сдаваться, – заметил я.
– Ну, не будем спешить с выводами, – изрек Форкерей, обнажая зубы в вампирьем оскале. – Я же сказал, что хорошие новости тоже имеются.
– Не томите, капитан, – попросил Чайлд.
– Помните, мы отправляли Хирц обратно, чтобы убедиться, что Шпиль нас выпустит, если мы решим сбежать?
– Конечно, – ответил Чайлд. – До самой точки старта Хирц не возвращалась, однако с дюжину комнат назад по нашей просьбе прошла и убедилась, что Шпиль явно настроен сотрудничать. Она не сомневалась, что при желании сможет благополучно достичь самого первого помещения.
– Мне кое-что не давало покоя, – продолжал Форкерей. – Когда она ушла, Шпиль открывал и закрывал двери на ее пути, обеспечивая проход. Какой в этом смысл? Почему бы просто не открыть все двери разом?
– Признаюсь, и меня это смущало, – поддержал Тринтиньян.
– В общем, я поразмыслил и решил, что должна быть какая-то веская причина.
Чайлд вздохнул:
– Какая же?
– Воздух, – объявил Форкерей.
– Вы ведь шутите, капитан?
Ультра покачал головой:
– Начинали мы с вакуума, во всяком случае, с воздуха, разреженного так же, как на поверхности Голгофы. Эта атмосфера держалась в нескольких первых помещениях. А затем стала меняться, очень медленно, почти незаметно, но мои датчики сразу зафиксировали перемену.
Чайлд скорчил гримасу:
– Жаль, что вам не пришло в голову поделиться с нами этим открытием.
– Я прикинул, что лучше подождать, пока изменения не сделаются очевидными. – Форкерей покосился на Селестину. Та никак не отреагировала.