Стоял ранний вечер. Над печной трубой вился сизый податливый завиток. Зашторенные окна верхней квартиры были темны как омут с плавающей в нем тряпкой. В окнах нижней, почти скрытых сугробом, горел приглушенный свет.

Нишикори убедился, что переулок у дома пуст, пересек двор и сошел по лестнице к низкой крашеной синим двери, за которой слышался голос М.. Ему не впервые предстояло прекратить жизнь. Это не было хорошо. Но, по-видимому, оставалось единственным разумным решением. Он помнил лицо этого человека, его худобу и дерганую походку. «Невероятно, что он вообще еще держится», — подумал японец, постучав в дверь. Иногда того, кому сворачиваешь во благо шею, ты искренне уважаешь.

На стене дальней комнаты (именно там по какой-то прихоти норовили проклюнуться все эти «кротовые норы», как если бы узкий бельевой шкаф с исподним М. состоял в сговоре с мирозданием) повис чернильный овал с резкими границами, словно вырезанными бритвой в картоне.

М., не спавший почти неделю и ожидавший чего угодно — летающих бобров, поющих фальцетом ящеров, гигантских улиток с нехорошими намерениями — сдернул со стола чистый лист и начал чертить в нем, стараясь поспеть к одному ему известной черте, после которой в мир хлынет хаос. При этом он выкрикивал бессвязные вещи, которые бы очень не понравились психиатру, если бы он оказался рядом.

Между тем овал рос и в него как в раму, застив черноту, вписалось что-то белесое, намеренное сделать визит и занятое именно тем, чтобы пролезть как можно скорее в нору между мирами, пока она не закрылась. Через несколько секунд ему это удалось. В комнате посыпались на пол книги и послышался хруст раздавленной гостем мебели.

Вероятно, старания М. также не прошли даром, потому что овал начал стягиваться, искря краями, став в охвате не больше шляпы187. Но было поздно: в щепы разломав косяки, гость застыл на пороге комнаты. М. бросил в него стаканом, который, отлетев на пол и расколовшись, на секунду отвлек пришельца. Тонкое узловатое щупальце потянулось к осколкам.

Я бы не стал описывать представшее перед М. существо, если бы не прижало. Но даже в тисках необходимости, навязанной ролью автора, не стану углубляться в детали. Во-первых, я еще не ужинал, а во-вторых, граждане нынче сплошь нервны и впечатлительны — не то, что в оные времена, когда описание всякой жути вызывало лишь ехидную ухмылку. «Да ладно, — отмахнулся бы какой-нибудь писарь в заляпанном балахоне, очиняя гусиное перо, — на прошлой неделе у ратуши четвертовали Ганса-конюха за то, что навел порчу на герцогских лошадей. Вот это, доложу я вам, было зрелище! Потроха так и вывалились наружу! А тут — скукотень…». Поэтому ограничусь упоминанием того, что издаваемый гостем утробный рык был не таким уж громким, а связки голубей, частей тел собачьих и человеческих (разной степени сохранности), а также множество случайных предметов, из которых он состоял, смотрелись вполне опрятно.